Во всем последуя определениям святых отец, и признавая читанное ныне правило ста пятидесяти боголюбезнейших епископов, бывших в соборе во дни благочестивые памяти Феодосия, в царствующем граде Константинополе, новом Риме, тожде самое и мы определяем и постановляем о преимуществах святейшия церкви тогожде Константинополя, нового Рима. Ибо престолу ветхого Рима отцы прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град. Следуя тому же побуждению и сто пятьдесят боголюбезнейшие епископы, предоставили равные преимущества святейшему престолу нового Рима, праведно рассудив, да град получивши честь быти градом царя и сигклита, и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нем. Посему токмо митрополиты областей, понтийские, асийские и фракийские, и такожде епископы у иноплеменников вышереченных областей, да поставляются от вышереченного святейшего престола святейшие константинопольские церкви: сиречь, каждый митрополит вышепомянуных областей, с епископами области, должны поставляти епархиальных епископов, как предписано божественными правилами. А самые митрополиты вышеупомянутых областей должны по-ставляемы быти, как речено, константинопольским архиепископом, по учинении согласного, по обычаго, избрания, и по представлении ему оного.¹⁾

Эта резолюция, представленная на одобрение членов Собора на последнем заседании, которое, согласно наиболее вероятному исчислению, состоялось в четверг 1 ноября, представляет собой текст, по всей вероятности, исправленный в связи с высказанными на неофициальном заседании накануне возражениями. Хотя до нас и не дошел протокол этого предыдущего заседания, многочисленные указания наводят нас на мысль о том, что в первоначальный текст были все же внесены изменения. От внимания исследователей не ускользнул несколько странный характер его редакции; однако не было проведено исследования с целью установить причину этих странностей. «Этот текст, довольно натянуто отредактированный, – пишет М. Жюжи, – вызывает многочисленные замечания, ибо он весьма далек от полной ясности»²⁾. Со своей стороны Ж. Дагрон замечает: «Выводы относительно юрисдикции изложены довольно неуклюже в форме ограничительного условия (μητροπολίτας μόνους), как будто бы целью правила было скорее воспретить епископу, занимающему Константинопольскую кафедру, непосредственно посвящать епископов на не митрополичьи кафедры»³⁾. По всей видимости, именно в этом проявляется необычность в редакции текста правила. Действительно, после торжественного вступления, излагающего мотивы выдающегося положения, отводимого престолу нового Рима, собственно юрисдикционная сущность вытекающих из этого прерогатив изложена в виде ограничительной формулы. Кроме того, процедура избрания епископов, которая описывается в заключительной части текста, исключает (конечно, если не говорить о митрополитах) участие архиепископа Константинопольского. Исключение участия последнего прямо отражено в официальном толковании резолюции со стороны императорских уполномоченных:

«Что же до весьма достопочтенных поместных епископов, то да будут поставляемы всеми благочестивейшими епископами той же области или же большинством их, причем утверждение их входит в полномочия митрополита, согласно предписанию правила отцов, без представления, в отношении этих поставлении, весьма достопочтенному архиепископу царствующего града Константинополя»⁴⁾.

Равным образом, именно ограничительный аспект этого постановления подчеркивал в своем послании папе Льву архиепископ Анатолий. Обращаясь к папе, он отмечал, что таким образом у Константинопольской кафедры отбирается право на поставление многочисленных епископов, что противоречит обычаю, существовавшему более шестидесяти лет⁵⁾. Можно вывести из заявления императорских представителей в конце четырнадцатого заседания по поводу дела Василинополиса, что в проекте постановления в его первоначальной форме не было предложения, оберегавшего права митрополитов. Действительно, были признаны прерогативы митрополита Никомидийского в том, что касается поставлении епископов; но императорские представители позаботились о том, чтобы оговорить права, которые могут быть предоставлены Константинопольской кафедре при разбирательстве вопроса о последних⁶⁾. Следует отметить туманное замечание, сделанное после этого Евномием Никомидийским: «…люблю архиепископа великоименитого Константинополя, если соблюдаются правила».)). Это происходило во вторник 30 октября, накануне упомянутого неофициального заседания. Таким образом, можно считать установленным, что ограничительный пункт относительно прав митрополитов был внесен в первоначальный текст из-за возражений со стороны некоторых участников заседания 31 октября. Это добавление объясняет и редакционную шероховатость текста резолюции в ее окончательной формулировке, единственной дошедшей до нас.

Рассмотрим этот текст. Прежде всего отметим, что, несомненно, из-за важности этого документа его переписывали со всевозможной тщательностью, поэтому в рукописной традиции невозможно указать ни одного сколько-нибудь достойного внимания варианта⁷⁾. Древние латинские переводы представляют мало интереса: перевод, приводимый в двух рукописях Prisca в сочетании с 3 правилом Константинопольского Собора, представляется посредственным по своим качествам и неполным⁸⁾. Перевод Рустика точно следует за Acta Graeca⁹⁾. Дионисиев перевод этой резолюции отсутствует, поскольку в тот период она еще не была включена в греческие канонические сборники. По тем же причинам нет ее и в сирийской версии, составленной в Иераполе в 500–501 гг.¹⁰⁾

Несмотря на внесенные в последний момент изменения, что, как указано выше, производит странное впечатление, можно сказать, что в целом текст постановления был подготовлен достаточно тщательно стараниями канцелярии Константинопольской Церкви. В противоположность тексту 27 правил язык этого постановления изыскан, а терминология точна. Постановление содержит две отличные одна от другой части: вторая представляется продолжением первой, на что с достаточной ясностью указывает сочинительный союз και, за которым следует подчинительный союз ώστε. Так, вначале идет преамбула, говорящая о каноническом положении Константинополя. Она представляет собой единое целое постольку, поскольку является толкованием 3 правила Собора 381 г. В то же время она служит обоснованием для последующей части. Важность преамбулы самой по себе вытекает из того факта, что она гораздо пространнее, нежели эта последняя часть, которую в свою очередь можно подразделить на три части: 1) утверждение прав, превышающих митрополичьи, за Константинопольской кафедрой в диоцезах Понта, Асии и Фракии; 2) замечание относительно права архиепископа нового Рима ставить епископов «у варваров», которые в юрисдикционном отношении подпали под власть трех вышеупомянутых диоцезов; 3) уточнения относительно процедуры назначения епископов и митрополитов в этих трех диоцезах.

Рассмотрим теперь эти моменты подробнее. Нельзя не отметить торжественности стиля первоначальной формулы: πανταχού τοις των άγιων πατέρων οροις επόμενοι… Напрашивается сопоставление с тем, что мы читаем в догматическом постановлении Собора: επόμενοι τοίνυν τοις άγίοις πατράσιν…¹¹⁾ Разумеется, это отнюдь не случайное совпадение. Так же как и в догматическом определении, налицо намерение показать непрерывность Предания, распространяющуюся и на данное истолкование. Таким образом, авторы постановления стремятся показать a posteriori обоснование решения, принятого Собором 381 г. в отношении Константинопольской кафедры. Они полностью основываются на принципе соответствия гражданского и церковного устройства, который состоит в том, что каноническое положение должно следовать политико-административному порядку: Константинополь имеет статус столицы империи, почтенной присутствием императора и сената; в гражданском отношении он имеет привилегии, равные привилегиям древнего Рима. Эти утверждения, действительно, точно соответствуют положению, существовавшему в период проведения Халкидонского Собора, однако не отражают в точности политико-административный статус Константинополя, каким он был в 381 г. Следует отметить в связи с вопросом о привилегиях новой столицы, что в исторических трудах того времени часты были случаи перенесения вглубь истории более позднего положения, сложившегося в результате определенной эволюции¹²⁾. Действительно, этот процесс проходил медленно и не без срывов¹³⁾. Дагрон совершенно основательно замечает, что речь идет о «постепенном возведении в ранг столицы»¹⁴⁾. Вначале и речи не могло быть об отрицании превосходства Рима. Даже в самых лестных формулах речь шла самое большее о том, что город, основанный Константином, был «второй царицей» (ή τα δεύτερα… βασιλεύουσα), которую лишь Рим превосходил по достоинству (μόνη σεμνότερα)¹⁵⁾. Важный шаг в сторону юридического равенства был предпринят в царствование Константа (337–361). Но это выдвижение было резко приостановлено с угасанием Константиновой династии в 363 г. Однако оно продолжалось уже в период после правления Валента (364–378)¹⁶⁾. После торжественного въезда в город Феодосия 24 ноября 380 г. политическое положение Константинополя стабилизировалось в положительную сторону. Император окончательно разместил здесь свою резиденцию, и город действительно стал столицей восточной части империи. Восстановление Православия, освященное Собором 381 г., придало Константинополю религиозный ореол, которого ранее у него не было. При таком положении дел особую значимость приобретало то место внутри текста, принятого Собором, где говорилось о прерогативах епископа нового Рима¹⁷⁾. Политическое возвышение Константинополя, проходившее наряду с усилением упадка Рима и начавшимся разложением империи на Западе, по необходимости должно было вызвать враждебную реакцию в латинском мире. Самое сильное противодействие проявлял регент Стилихон, «законченный тип романизированного германского варвара»¹⁸⁾, который вел дела империи на Западе от имени молодого еще Гонория (394–423). Именно в это время поэт Клавдиан, сторонник Стилихона, выступает с инвективами против Константинополя, quae dicitur aemula Romae [о котором говорят как о сопернике Рима]¹⁹⁾. Это уязвленное чувство латинян проявлялось, конечно, и в церковной области; невозможно его не учитывать, говоря о живой реакции римских легатов в Халкидоне, а затем и самого Льва в связи с постановлением относительно Константинопольской кафедры. В сфере гражданского права развитие в сторону полного равенства обеих столиц происходило довольно медленно. Несомненно, в довольно ранний период – хотя мы и не знаем точной даты – Константинополь получает привилегии jus Italicum, что было подтверждено в начале 70-х гг. IV в. законом императоров Валента и Грациана²⁰⁾. Однако полное равенство в юридическом отношении одного и другого Рима было официально утверждено гражданским законодательством лишь в 421 г.²¹⁾ Такое решение было воспринято в смысле распространения на новый Рим всех привилегий, которыми пользовался Рим ветхий. Таким образом, в конечном итоге осуществилось то, что было в свое время лишь пожеланием, выраженным Фемистием в выступлении, обращенном к императору Константу II в 357 г.: Константинополь получил участие в судьбе и имени (και της τύχης και του ονόματος) Рима²²⁾. Мысль о таком полном уподоблении была в юридических терминах позднее выражена в одном из законов Юстиниана, в котором говорится: Romam autem intelligendum est non solum veterem, sed etiam regiam nostram [Следует знать, что есть Рим не только ветхий, но и наш, царствующий]²³⁾. Неудивительно, что такое понимание не могло не сказаться и в области религии. Точное его отражение можно найти у архиепископов Константинопольских Анатолия (449–458) и Иоанна II (518–520)²⁴⁾. Эти иерархи считают, что такое уподобление имеет и духовный аспект²⁵⁾.

В формулировках проекта постановления одним из оснований решения отцов Собора 381 г. полагается присутствие сената (…και συγκλήτφ). Уже Созомен в своей «Церковной истории», написанной между 439 и 450 гг., называл в связи с причинами возвышения кафедры нового Рима присутствие здесь сената²⁶⁾. Это не анахронизм, так как начиная со времени правления Константа II (337–361) сенат приобретает важное значение; его положение закрепляется при Феодосии I (379–395). Тем не менее важно отметить, что роль этого органа к середине V в. еще более возросла²⁷⁾. Итак, вполне понятно, что в проекте постановления, составленном, по всей видимости, в сотрудничестве с представителями императора, в виде одного из доводов в поддержку нового почетного положения Константинополя приводится ссылка на присутствие в нем сената.

Хотя начальная часть текста резолюции представляется пересказом-толкованием постановления относительно Константинопольской кафедры, принятого Собором 381 г., в действительности авторы этого текста смотрели на дело с точки зрения политико-административного положения, утвердившегося в результате длительной эволюции к середине V в. Однако в церковном отношении последствия этой эволюции не проведены до конца. Так, хотя в тексте 381 г. говорится о «преимуществе чести» (τα πρεσβεία της τιμής), в Халкидонском документе сказано, что прерогативы Константинополя «равны» (ίσων) прерогативам ветхого Рима. Далее сказано, что Константинополь должен быть «и в церковных делах возвеличен» (και εν τοις έκκλησιαστικοις ώς έκείνην μεγαλύνεσθαι πράγμασι). Однако сразу же после этого такое рискованное истолкование постановления 381 г. сразу же ослабляется серьезной оговоркой: Константинополь занимает все же только второе место (δευτέραν μετ᾿ έκείνην ύπάρχουσαν). Совершенно очевидно, что без этой оговорки трудно было бы ссылаться на текст 381 г. Кроме того, ни авторы проекта постановления, ни одобрившие его отцы Халкидонского Собора не имели ни малейшего намерения поставить под вопрос первенство кафедры древнего Рима. Авторизованный комментарий к постановлению, составленный императорскими представителями, а также послание Собора папе Льву являются в этом отношении надежными доказательствами²⁸⁾. Следует помимо того отметить, что в тексте постановления использованы различные словесные формы для обозначения источника происхождения прерогатив Рима, с одной стороны, и Константинополя – с другой. В первом случае говорится άποδεδώκασι, во втором – άπένειμεν. Глагол άποδιδόναι подразумевает «дарование кому-либо должного ему», тогда как άπονέμειν означает «пожаловать», «назначить». В этом документе, текст которого подготавливался с достаточной тщательностью, употребление двух различных глаголов не является случайностью. Таким образом, весьма тонким ходом авторы постановления избегают слишком радикального уподобления: действительно, они не делали вид, будто первенство Римской кафедры основано на определенном каноническом акте; отцы – как в давнем прошлом, так и на Константинопольском Соборе – лишь признавали реальность, которая, по крайней мере в принципе, никем не оспаривалась²⁹⁾. Это различие еще более выразительно в греческом языке, поскольку использованы разные времена – соответственно перфект и аорист³⁰⁾.

Позднее, в совершенно ином историческом контексте, эти тонкие нюансы стали ускользать от некоторых авторов, которые стали утверждать, будто предлог μετά в 3 правиле Константинопольского Собора и в 28 правиле Халкидонского Собора указывает не иерархическое следование, а только хронологическую последовательность; в подтверждение этого положения они утверждали, что равенство (την ισότητα), о котором шла речь в Халкидонском правиле, исключало представление о иерархическом следовании³¹⁾. Зонара энергично опровергал такое надуманное истолкование³²⁾. Во второй части постановления определяются права в отношении архиерейских хиротоний. Связь с предшествующей частью текста, отмеченная сочетанием союзов και ώστε («посему»), ясно показывает, что, согласно точке зрения законодателя, эти права вытекали из положений, содержащихся в преамбуле, которая, по мнению автора, была не чем иным, как расширенной редакцией правила, принятого в 381 г. Означает ли это, в свою очередь, что они рассматривали положения соборного постановления лишь как простое объяснение «первенства чести» (τα πρεσβεία της τιμής), признанного за епископом Константинопольским Собором 381 г.? В действительности дело обстоит гораздо сложнее. Несомненно, были и сторонники такого упрощенного истолкования. Так, на двенадцатом заседании Собора, когда встал вопрос о том, где каноническим образом следует совершать хиротонию будущего епископа Эфесского, константинопольские клирики вскричали: «Да соблюдаются решения 150 святых отцов! Да не утратятся преимущества Константинополя! Да будет хиротония совершена здесь архиепископом по обычаю!»³³⁾. Однако пояснения постановлений, данные в соборном послании и послании Анатолия, адресованных папе Льву, гораздо более нюансированы. Отцы Собора заявляют, что утвердили на Соборе голосованием (κατά συνοδικήν έκυρώσαμεν ψήφον) обычай, существовавший с давних пор в отношении роли Константинопольской кафедры в поставлении митрополитов. Они добавляют, что, кроме того, утвердили (έβεβαιώσαμεν δε…) правило 150 отцов относительно прерогатив Константинопольского престола³⁴⁾. Анатолий, со своей стороны, писал, что Собор подтвердил правило 150 отцов, текст которого он приводит со значительным изменением: там, где в постановлении речь шла о «первенстве чести», Анатолий говорит о «чести и первенстве»³⁵⁾. Эта перестановка имеет большое значение. Целью ее является устранить истолкование правила 381 г. в смысле лишь почетного первенства. Очевидно, именно поэтому в тексте проекта постановления было опущено определение της τιμής. Мы узнаем из эдикта императора Феодосия II, что такое ограничительное истолкование правила 381 г. действительно могло иметь место. В этом документе говорится: «Епископу Константинопольскому мы желаем, чтобы ему довлела, согласно предписанию правил, честь первенства по таковой Рима, ибо город сей есть новый Рим»³⁶⁾.

Это постановление, принятое, без сомнения, в 449 г., показывает, насколько велико было в церковных делах влияние Диоскора через посредство евнуха Хрисафия³⁷⁾. См. по этому поводу: Honigmann Ε. Stephen of Ephesus (April 15, 448-October 29:451) and the Legend of the Seven Sleepers / / Studi e Testi, 173. Roma, 1953. XVII. P. 125–168. Относительно данного вопроса: Ibid. P. 161–162.)). Помимо послания Собора и послания Анатолия, написанных, по-видимому, одной рукой³⁸⁾, следует упомянуть также послание императора Маркиана, адресованное равным образом папе Льву; однако в этом последнем отсутствует какое бы то ни было упоминание о юрисдикции, превышающей митрополичью, которая бы признавалась за архиепископом Константинопольским. Решение, принятое в Халкидоне, рассматривается здесь как напоминание о решении Собора 381 г. относительно второго места, которое в церковной иерархии должна занимать кафедра нового Рима³⁹⁾. Проблема соотношения между юрисдикционными правомочиями Константинополя и постановлениями Собора 381 г., таким образом, снимается с рассмотрения. Можно полагать, что в императорской канцелярии считали, что императору не следует входить во все подробности: они в достаточно полном виде изложены в посланиях Собора и архиепископа Анатолия. Во всяком случае, оба эти документа позволяют нам получить представление о том, под каким углом зрения составители резолюции рассматривали связь между последней и постановлением 381 г. Прежде всего, они не желали, чтобы выражение «первенство чести» понималось в смысле только почетного предшествования. Речь шла об ответственности, которую имели основные кафедры, и в особенности ветхого и нового Рима, во Вселенской Церкви. Что же касается этой второй кафедры, ее попечение распространялось в основном на восточную часть ойкумены. Из такого положения вытекало право, аналогичное праву иных основных кафедр, – право контролировать архиерейские хиротонии в прилежащих областях⁴⁰⁾. Так, по крайней мере, смотрели на дело в канцелярии архиепископа Константинопольского. Таким образом, с этой точки зрения юрисдикционные полномочия, о которых говорилось в резолюции, были непосредственно основаны на обычае, который являлся следствием статуса, признанного за Церковью нового Рима II Вселенским Собором.

В какой степени верно утверждение, содержащееся в посланиях Собора и архиепископа Анатолия, согласно которому принятое в Халкидоне решение относительно полномочий Константинопольской кафедры над митрополиями следует рассматривать в качестве простого утверждения издавна бытовавшего обычая? Прежде всего необходимо отметить следующее: нельзя проводить параллель между расширением церковной юрисдикции Константинополя на три диоцеза и прерогативами в отношении архиерейских хиротоний, которыми пользовались кафедры Рима, Александрии и Антиохии. Действительно, в отношении этих последних можно сказать, что установление их доминирующего влияния хронологически предшествовало установлению системы митрополий. Что же касается Константинополя, то его юрисдикция распространяется на территории, где эта система уже существовала, в ущерб этой системе. Отсюда и юридически неясный характер обычая, опиравшегося на правила, который устанавливался лишь постепенно и не без сопротивления. Ссылки на правила делались и на двенадцатом, и на четырнадцатом заседаниях Халкидонского Собора. Большая часть выступлений архиепископа Константинопольского, а также реакций, вызванных ими, хорошо известны; они были сохранены для нас историей. В первом выпуске «Регест» изложены со всей полнотой все случаи такого рода действий начиная с 381 г.⁴¹⁾ При этом следует отметить, что такие действия начались еще раньше, в особенности при Македонии (341–360)⁴²⁾. Период, когда епископом Константинопольским был св. Иоанн Златоуст, по справедливости считается решающим этапом в распространении влияния Константинопольской кафедры на Асию и Понт⁴³⁾. В деле практиковавших симонию асийских епископов он не только председательствует на Соборе, низложившем виновных, но и назначает им преемников. Возвращаясь из Эфеса в Константинополь по суше, Иоанн Златоуст по пути низлагает Геронтия Никомидийского, что вызывает ярость жителей города. На Соборе «под дубом» среди обвинений, выдвинутых против св. Иоанна Златоуста, есть и следующее: «…он вторгался в чужие области и поставлял там епископов»⁴⁴⁾. Правда, можно отметить, что он действовал в Асии лишь по настоятельному ходатайству многочисленных епископов этого диоцеза, так что, формально говоря, не было допущено нарушения правила, установленного отцами Собора 381 г.: «Не будучи приглашены, епископы да не переходят за пределы своей области для рукоположения или какого-либо другого церковного распоряжения»⁴⁵⁾. Однако более вероятно, что действия св. Иоанна Златоуста объясняются иначе: в определенных пределах допускалось, чтобы основные кафедры христианского мира, в силу самого их нравственного авторитета, имели право в исключительных обстоятельствах вмешиваться в жизнь местных Церквей для восстановления там порядка. Если св. Иоанна Златоуста и обвиняли в связи с этими случаями вмешательства, то лишь потому, что он нажил себе множество врагов, а Феофил Александрийский с особым беспокойством наблюдал за возрастанием влияния Константинопольской кафедры. Таким образом, вместо того чтобы останавливаться на исключительных и потому ярких случаях вмешательства в дела близлежащих церковных областей, интереснее было бы собрать данные относительно развития в целом процесса, посредством которого Константинополь обеспечил себе контроль над митрополичьими и епископскими хиротониями в трех диоцезах. Однако исторические источники дают нам лишь очень разрозненные данные в этом отношении. Во всяком случае, интересные сведения приводятся в комментариях о результатах голосования на семнадцатом заседании Халкидонского Собора⁴⁶⁾.

Расширение юрисдикции Константинопольской кафедры по-разному происходило в каждом из упомянутых трех диоцезов. Следует считать признанным, что со времени епископства Нектария (381–397) такой контроль распространялся на шесть провинций Фракии, где, однако, епископов было довольно мало. Но хотя утверждение Сократа относительно подчинения Фракии столичной кафедре по решению Собора 381 г. фактически и неверно, оно отражает реальное положение⁴⁷⁾. Кроме того, важно, что этот юрисдикционный контроль в отношении диоцеза Фракии не вызвал, по-видимому, сопротивления при своем введении. Не так было в Понте и Асии. Так, когда около 426–427 гг. Сисинний Константинопольский назначил Прокла на Кизическую кафедру, так что тот становился митрополитом Геллеспонтским, это вызвало непреодолимое противодействие местных жителей, которые поставили своего собственного кандидата. Тем не менее, согласно Сократу, существовал закон, предписывавший не совершать архиерейских хиротоний без согласия Константинополя; однако создается впечатление, что это было частное постановление, вынесенное в пользу одного только Аттика (…ώς A­ττικω μόνω εις πρόσωπον παρασχεθέντος)⁴⁸⁾. Тем не менее на Халкидонском Соборе Диоген Кизический был одним из убежденных сторонников прав Константинополя в отношении хиротоний митрополитов⁴⁹⁾. Его точку зрения не разделяли епископы провинции Асии, которые требовали соблюдения правил, ссылаясь, по-видимому, на правила, принятые Никейским, Антиохийским и Лаодикийским Соборами⁵⁰⁾. Что касается Понтийского диоцеза, то там привилегии Константинополя в вопросе хиротоний не считались его формально утвержденными правами, доказательством тому служит отказ одобрить резолюцию со стороны Евсевия Анкирского и Фалассия Кесарийского⁵¹⁾. Существовал конфликт между двумя концепциями церковного устройства: согласно нормам древнего права, каждая провинция обычно имела автокефалию; исключениями, число которых было к тому же строго ограниченным, являлись Рим, Александрия и Антиохия. Согласно новому праву, нормы которого еще не получили официальной санкции, развивалась тенденция к широкому контролю со стороны основных кафедр над обширными областями. Этот процесс позднее привел к образованию патриархатов. Данное явление наблюдалось вокруг всех упомянутых кафедр, и непонятно, почему некоторые римско-католические ученые сосредоточили свою критику только на Константинопольской кафедре⁵²⁾.

В постановлении признавалась, таким образом, за архиепископом нового Рима юрисдикция, превосходящая митрополичью, в диоцезах Понта, Асии и Фракии, причем за митрополитами этих территорий сохранялись их прерогативы в отношении назначения епископов. В Средние века некоторые толкователи придали иной смысл фразе …τους της Ποντικής και της A­σιανής και της Θρςχκικής διοικήσεως μητροπολίτας μόνους. Они полагали, что μόνους [одни только] означает ограничение географического порядка, то есть что это прилагательное указывало на то, что архиепископ Константинопольский не получил от Халкидонского Собора права юрисдикции в отношении других диоцезов⁵³⁾. Это толкование полностью принимал Аристин, хотя в тексте «Эпитомы» и не было прилагательного μόνους⁵⁴⁾. Зонара отдает предпочтение первому истолкованию, хотя он все же упоминает в конце своего комментария на 28 правило о существовании другого мнения⁵⁵⁾; поскольку он прямо такое мнение не критикует, это, несомненно, означает, что Зонара считал его менее вероятным, но отнюдь не неправдоподобным. Как мы показали в начале нашего разбора текста, в действительности лишь первое толкование соответствует намерению законодателя. Можно, конечно, отметить, что ввиду прямого упоминания диоцезов, над которыми архиепископ Константинопольский осуществлял свою юрисдикцию, подразумевалось, что за ним не признавалось аналогичного права на иллирийские диоцезы. Со времени окончательного присоединения в 395 г. гражданских диоцезов Македонии и Дакии к Восточной империи, церкви Иллирика были включены в сферу притяжения Константинопольской кафедры, однако не видно, чтобы архиепископы нового Рима пытались установить там свою юрисдикцию с полномочиями, превосходящими митрополичьи⁵⁶⁾; напротив, как до, так и после Собора в Халкидоне они не отказывались от вмешательства в этих областях, но только в исключительных случаях, показывая тем самым, что они не рассматривают эти территории в качестве исключительной зоны влияния ветхого Рима⁵⁷⁾. В этих действиях они пользовались поддержкой гражданской власти. Так, законом от 14 июля 421 г. устанавливалось, что в случае возникновения каких-либо сомнений (quid dubietatis) в иллирийских провинциях следовало обращаться к архиепископу нового Рима⁵⁸⁾. По наущению папы Вонифатия император Западной империи Гонорий обратился к императору Востока Феодосию II с просьбой отменить этот акт. Дав успокоительный ответ, константинопольский император, по всей видимости, с этой просьбой согласился⁵⁹⁾. Однако этот закон не был отменен никаким юридическим актом, иначе он не был бы включен в кодекс Феодосия и не был бы воспроизведен в кодексе Юстиниана⁶⁰⁾.

Во второй части проекта постановления, между утверждением относительно юрисдикции архиепископа Константинопольского, превосходящей митрополичью, и указаниями относительно процедуры поставления митрополитов и епископов областей, имеется еще указание относительно епископских хиротоний у варваров в указанных областях: έτι δέ και τους εν τοις βαρβαρικοις επισκόπους των προειρημένων διοικήσεων. Эта фраза является дополнением, изменяющим смысл высказываемого нормативного положения. Действительно, в соответствии с установленным общим принципом, кафедра Константинополя обладала правомочностью лишь в отношении хиротонии митрополитов. Прежде чем рассматривать область приложения данного постановления, небесполезно было бы, ввиду споров, которые вызывает это положение в наши дни, отметить, что по мысли законодателя оно имеет лишь весьма второстепенное значение по отношению к остальному тексту. На семнадцатом заседании императорские представители вновь занялись текстом резолюции, внеся в нее несколько уточнений, при этом они даже не сочли нужным упомянуть об этом моменте. Более того, нет ни малейших ссылок на этот вопрос во всей последующей переписке между Римом и Константинополем. Итак, совершенно очевидно, что перед нами лишь уточнение, подробность в контексте проблемы юрисдикции, которая признается за кафедрой нового Рима в отношении трех диоцезов. Именно в таком свете, как мы увидим, рассматривали проблему и византийские канонисты.

Данное предписание следует рассматривать в контексте повсеместного канонического устройства, как оно было освящено отцами Никейского Собора и других Соборов IV в. В силу принципа соответствия церковного деления гражданскому митрополичьи области, за немногими исключениями, совпадали с провинциями Римской империи, а епископ главного города каждой провинции, то есть митрополит, ipso facto имел уже преимущества первенства, которые в первую очередь касались контроля за поставлениями епископов области. Такое устройство было полностью применимо лишь там, где был установлен римский политический порядок. Кроме того, границы империи вовсе не мыслились как нечто, подобное установленной и неподвижной линии. Это противоречило бы идее потенциального всемирного характера империи. Как совершенно верно пишет Дагрон, «римский мир представляет собой целостность; разделения в нем могут быть только внутренними; нет зарубежных стран, есть только границы империи»⁶¹⁾.

Конечно, можно отметить, что των προειρημένων διοικήσεων [вышеуказанных областей], по всей вероятности, в грамматическом отношении является определением к τους επισκόπους, а не к εν τοις βαρβαρικοις⁶²⁾. Однако вся фраза образует синтагму, которую нужно воспринимать целиком: если упомянутые епископы зависят от указанных диоцезов, то, конечно, только в силу географического расположения. Именно так этот момент и воспринимался в византийской канонической традиции. Аристин пишет, что епископу Константинопольскому «подчинены только митрополиты Понта, Асии и Фракии; он их и рукополагает; равным образом, в упомянутых диоцезах, и епископов у варварских народов»⁶³⁾. Такое понимание этого положения тем более характерно, что данная в «Эпитоме» формулировка легко поддается иному истолкованию⁶⁴⁾. Кроме того, отсюда видно, что Аристин основывался не на тексте правила в «Эпитоме», а на полном тексте резолюции. Зонара, со своей стороны, говорит о των επισκόπων των έν τοις βαρβαρικοις εθνεσιν, τοις οΰσιν έν ταις ρηθείσαις διοικήσεσιν⁶⁵⁾; таким образом, по его мнению, речь идет о «варварских народах, сущих в упомянутых диоцезах», а не только о епископах, связанных с этими диоцезами в юрисдикционном отношении. Матфей Властарь пишет, что архиепископ Константинопольский поставляет «также епископов у варварских народов, соседствующих (όμόροις) с диоцезами, которые находятся под его властью»⁶⁶⁾.

Для правильного понимания смысла этого постановления, которое мы сейчас рассматриваем, необходимо сопоставить его с постановлением Константинопольского Собора 381 г.: высказав принцип невмешательства со стороны епископата диоцеза в дела других диоцезов и напомнив о правомочиях Соборов области, отцы Собора вслед за этим говорят следующее: «Церкви же Божий у иноплеменных народов (έν τοις βαρβαρικοις εθνεσι) должны управляться по соблюдавшемуся доныне обыкновению отцов»⁶⁷⁾. Эти христианские общины на границах Римской империи находились в области юрисдикции больших городов, где происходило каноническое избрание и хиротония их епископов. В тексте халкидонской резолюции постановление относительно епископов у варварских народов является следствием решения относительно статуса митрополитов трех диоцезов: утверждалась утрата ими церковной автокефалии⁶⁸⁾, и права хиротонии епископов «у варваров» были от соответствующих митрополитов переданы кафедре Константинополя. Разумеется, такой переход правомочий, который, вообще говоря, касался лишь незначительного количества митрополичьих кафедр, не был лишен политических последствий.

Отцы Собора 381 г. употребили в связи с этим выражение εν τοις βαρβαρικοις εθνεσι; в халкидонском проекте постановления просто εν τοις βαρβαρικοις⁶⁹⁾. Эта незначительная разница в формулировке, быть может, связана с определенным намерением, как полагает митрополит Сардский Максим (Христопулос)⁷⁰⁾, или, может быть, эти формулировки совершенно идентичны по смыслу, как считали Зонара и Властарь?⁷¹⁾ Во всяком случае, речь может идти только об оттенке значения. В то время термином το βαρβαρικόν (barbaricum) обозначались все территории, которые de facto не были непосредственно вовлечены в административную, а следовательно, и в культурную сферу «Романии»⁷²⁾. Это довольно приблизительное наименование относилось к самым различным политическим ситуациям, различным культурным уровням. Так, например, прибегая к метонимической формулировке, отцы Трулльского Собора используют выражение εν ταις βαρβαρικούς έκκλησίαις именно в таком смысле⁷³⁾. В этом случае речь идет о Церквах на Западе, находящихся вне пределов византийского влияния и где, следовательно, практически невозможно настаивать на выполнении существующего законодательства⁷⁴⁾. Что же касается выражения εν τοις «Пидалиона», в нем мы читаем: …οι επίσκοποι oi εις τους βαρβαρικούς τόπους ευρισκόμενοι τους γειτονεύοντας εις τας ρηθείσας αύτας διοικήσεις⁷⁵⁾. Говоря о существовавшем в его время положении, Зонара упоминает об аланах, живших поблизости от Понтийского диоцеза, и русских, живших по соседству с диоцезом Фракии⁷⁶⁾. Это уточнение воспроизводит Вальсамон, а затем и Властарь⁷⁷⁾; оно внесено также и в толкование «Пидалиона»⁷⁸⁾. Леклерк полагает, что это постановление дает Константинопольской кафедре право поставлять епископов «в диоцезы, созданные у варваров»⁷⁹⁾. Это толкование является совершенно надуманным, поскольку оно противоречит самому содержанию резолюции. Однако на постановление относительно епископов τοις βαρβαρικοίς часто ссылаются в наше время сторонники осуществления вселенским патриархом юрисдикции над так называемой «диаспорой» – всеми Православными Церквами, находящимися за географическими пределами автокефалий⁸⁰⁾. Мы здесь не будем останавливаться на истории возникновения и развития этой теории, так как связь между этими притязаниями и относящейся к епископам inter barbaros… praefatarum dioecesorum оговоркой является совершенно искусственной. Такое толкование встречает возражения даже в современном греческом церковном мире. Митрополит Леонтопольский Христофор, ставший впоследствии патриархом Александрийским, составил резкое опровержение этой теории⁸¹⁾. Отметим среди русских критику С. Троицкого⁸²⁾. Уточним, однако, что не следует смешивать неоправданное расширительное толкование упомянутой фразы, что представляет собой сравнительно недавнее явление, с широким использованием текста этой резолюции в оправдание первенства Константинопольской кафедры на Востоке, поскольку проект резолюции был выдвинут на голосование на Соборе с тем, чтобы предоставить солидное каноническое основание, на уровне jus scriptum, фактически и так уже существующему положению.

После фразы, где речь идет о поставлениях епископов in barbaricis, в заключении соборной резолюции указаны основные процедурные моменты, вытекающие из принятого решения относительно прав Константинополя, превышающих митрополичьи, в трех диоцезах. Этот пассаж начинается наречием δηλαδή, имеющим здесь позднее, неклассическое значение «то есть». При этом о епархиальных епископах говорится одно и совсем другое – о митрополитах. В отношении первых избрание и хиротония должны производиться в соответствии с нормами писаного права, а именно с правилами, включенными в «Канонический сборник»⁸³⁾. Иными словами, подтверждалась исключительная правомочность областного Собора и митрополита⁸⁴⁾. Архиепископ Константинопольский не мог вмешиваться в этот процесс, на что в заключение заседания прямо указали императорские представители. Что же касается поставления митрополитов, предписанная процедура не исключает участия епископов области: именно им совместно с духовенством и именитыми гражданами данной местности надлежит избирать будущего митрополита, – и на это также было указано, в порядке уточнения, императорскими представителями⁸⁵⁾. На тринадцатом заседании сам архиепископ Анатолий дал понять, что не может быть и речи о лишении их этого права⁸⁶⁾. Согласно тексту постановления, затем уже архиепископ Константинопольский должен был либо сам совершить хиротонию, либо разрешить ее совершение в самой провинции. Трудно установить, когда именно такая процедура вышла из употребления. С начала второго тысячелетия христианской эры митрополиты поставлялись уже по-иному: Патриарший синод, состоящий из митрополитов и архиепископов, пребывавших в столице, избирал трех кандидатов, а патриарх из их числа отбирал одного, над которым и совершалась хиротония⁸⁷⁾.

Разобрав резолюцию по пунктам, и перед тем, как переходить к описанию вызванной им реакции, следует попытаться понять, каковы же были подлинные намерения его составителей. Выдвигалось немало предположений относительно их побуждений и поставленных целей⁸⁸⁾, однако выдвигавшиеся в связи с этим гипотезы чаще всего страдали нарушением исторической перспективы: вместо учета исторического контекста и существовавших в то время конкретных проблем обнаруживалась тенденция рассматривать постановление в перспективе ситуаций, сложившихся лишь впоследствии. Кроме того, недостаточно учитывалось то обстоятельство, что это постановление не имело своей, целью определение первосвятительских правомочий, свойственных кафедре ветхого Рима, а только определение первосвятительских правомочий Константинопольской кафедры. Рим в тексте упомянут лишь в порядке ссылки и лишь в том отношении, в каком аналогия представляется значимой. То же наблюдаем и в 6 правиле Никейского Собора, где ссылка на обычай в отношении юрисдикции в Италии служит оправданием подобным обычаям в Египте⁸⁹⁾. Итак, не следует удивляться отсутствию упоминания об апостольском характере Римской Церкви; отцы Халкидонского Собора вовсе не имели намерения преуменьшить важность этого ее свойства, как то показывает их послание к папе⁹⁰⁾. Кроме того, составители резолюции, правда, довольно осторожно, отметили различие в статусе каждой из этих кафедр, применяя соответственно формы άποδεδώκασι и απένειμαν, а также напомнив о том, что Константинопольская кафедра в последовании чести занимает все же второе место: δευτέραν μετ᾿ έκείνην ύπάρχουσαν. Если в первой части постановления заметно резкое подчеркивание законности прав нового Рима и если составители его и имели некое полемическое намерение, то направлено оно могло быть только против Александрийской кафедры, которая со времени основания Константинополя не прекращала деятельности, направленной на подрыв положения епископов новой столицы, пользуясь при этом самыми разнообразными средствами. Однако вряд ли только это определяет торжественность тона в этой части текста. Не следует забывать, что она является лишь преамбулой, которая должна служить введением к конкретным положениям, изложенным в последующей части текста. Последние относятся к юрисдикции Константинополя в отношении трех диоцезов и к конкретным способам ее осуществления. По мысли составителей проекта постановления, речь шла о том, чтобы ввести в писаное право практику, хотя и получавшую все большее распространение, однако, далеко еще не воспринятую в качестве нормы епископами, которых она непосредственно касалась. Подчеркивая значительность Константинопольской кафедры, составители стремились прежде всего создать солидную опору для ее юрисдикционных притязаний. Именно последние и обсуждались на шестнадцатом заседании. После Собора именно в этом пункте проявилось противодействие со стороны папы Льва. Позднее, когда юрисдикция патриарха Константинопольского над митрополитами стала неоспоримым фактом и, кроме того, наступило ухудшение церковных отношений между Востоком и Западом, стали особенное значение придавать утверждениям преамбулы и использовать их в апологетических целях против папства. Первое свидетельство такого употребления имеется в схолии, восходящей к VII в., где говорится следующее:

«Надлежит знать, что они (то есть участники IV Вселенского Собора) именовали второй Константинопольскую Церковь, ибо тогда более древний Рим также был столицей. Если же, как утверждает сей священный Собор, отцы усвоили (первосвятительские) преимущества (τα πρεσβεία) более древнему Риму, поскольку он был столицей, а теперь, когда по благоволению Божию этот город (то есть Константинополь) есть единственная столица, именно она, по справедливости, имеет теперь первенство (την προτέραν)»⁹¹⁾.

По-видимому, именно в это время и появляется тема перехода власти от прежней к новой столице – то, что византийцы описывали метонимией ή των σκήπτρων μετάθεσις [перенесение скипетра]. Это выражение фигурировало в «Эпитоме», составленной, по-видимому, в VII в. Стефаном Эфесским⁹²⁾. Теория исключительной законности империи константинопольских государей являлась постоянным моментом политической философии византийцев перед лицом притязаний Запада после renovatio imperil [обновления империи] в IX в. Император Михаил III говорит об этом в своей переписке с папой Николаем I⁹³⁾. Ходячее истолкование халкидонского постановления относительно привилегий Константинопольской кафедры, бытовавшее в образованных кругах Восточной империи в Средневековье, приводится в «Алексиаде» Анной Комниной. Там мы читаем:

«Когда же седалище империи было перемещено оттуда в нашу страну и в наш имперский город, равно как и синклит и все правительствующие учреждения, таким же образом переместилось и первенство в архиерейской иерархии. И василевсы с самого начала жаловали почести Константинопольской кафедре, но в особенности Халкидонский Собор вознес епископа Константинопольского на самую высокую ступень (иерархии) и подчинил ему все области вселенной»⁹⁴⁾.

Великие византийские канонисты воздерживаются от подобных крайностей. Весьма трезвый комментарий дает Аристин: он указывает, что епископ Константинопольский равен по достоинству (ισότιμος) епископу Римскому и обладает теми же преимуществами, в силу присутствия в Константинополе императора и синклита. Он указывает далее, что ему подчинены лишь митрополиты Понта, Фракии и Асии, «так же как епископы варваров в этих диоцезах». Понимая наречие «только» из текста правила как относящееся, по-видимому, к географии, он уточняет, что Иллирик тогда относился к Риму⁹⁵⁾.

Зонара указывает, что выступает против искажающего смысл выражения «и будет второй после него»; в связи с этим он ссылается на свое собственное толкование 3 правила Константинопольского Собора. Что же касается равенства преимуществ – вопроса, который Халкидонский Собор решил в пользу Константинополя, – он считает принятое решение богодухновенным, ввиду последующих уклонений Рима в вероучении⁹⁶⁾. Вальсамон составил два комментария к 28 правилу⁹⁷⁾. В них наиболее выдающейся чертой является интерес автора к Constitutum Constantini – документу, который обычно, хотя и неточно, именуют Donatio Constantini⁹⁸⁾. Были высказаны различные мнения относительно происхождения этого псевдоэпиграфа и относительно целей, которые преследовал его составитель. Скажем только, что скомпилирован он был в Риме, однако, по-видимому, отнюдь не в кругах папской курии, либо во второй половине VIII в., либо в начале IX в.⁹⁹⁾ Очень трудно установить, когда этот документ сделался известен на греческом Востоке. Дельгер предполагал, что восточные с ним ознакомились уже в 958 г. во время посольства Лиутпранда Кремонского, тогда как Александер полагал, что он стал известен и вошел в употребление лишь при Мануиле Комнине (1143–1180)¹⁰⁰⁾. Это различие во мнениях происходит от трудности, обусловленной установлением того, связаны ли некоторые аллюзии именно с этим документом или же с другими, легшими в его основу, как, например, Vita Silvestri¹⁰¹⁾.

Резолюция относительно привилегий Константинопольской кафедры была окончательно принята на последнем заседании собора 1 ноября. Нам неизвестно, сколько именно отцов присутствовало на этом заседании, которое именуется семнадцатым в Acta Graeca и шестнадцатым в Versio a Rustico edita. Приводимый вначале список присутствующих носит стереотипный характер; он, однако, и не претендует на точность, так как после перечисления 58 имен следует обычная формула: …καί της λοιπής άγιας και οικουμενικής συνόδου [и иных (участников) святого и Вселенского Собора]¹⁰²⁾. Заседание открылось в напряженной обстановке. Пасхазин и Луцензий сразу же потребовали слова и стали оспаривать с ходу то, что решалось накануне – как по форме, так и по содержанию. Заседание, о котором шла речь, заявляли они, происходило в их отсутствие, а также в отсутствие императорских представителей. Что же касается принятых решений, то они, по их мнению, были praeter canones ecclesiasticos et disciplinam [против церковных правил и учения]. Вследствие этого они потребовали, чтобы Собор уже на официальном заседании высказался по данному поводу¹⁰³⁾. Императорские представители согласились на эту просьбу. Архидиакон Аэций, состоявший при Анатолии, заметил, что на Соборах существовало обыкновение после решения существенных вопросов переходить к рассмотрению вопросов, имеющих актуальный характер, так обстояло дело и в отношении статуса Константинопольской Церкви. Он добавил, что легатов просили принять участие в обсуждении, однако они отказались, ссылаясь на то, что не получили соответствующих инструкций. Тогда состоялось обращение к императорским представителям, которые разрешили Собору рассмотреть этот вопрос. Аэций закончил свое выступление, заявив, что это и было сделано, никто не действовал тайком, украдкой. Итак, все было правильно и канонично (ακόλουθος και κανονική)¹⁰⁴⁾. Тогда императорские уполномоченные потребовали зачитать протокол оспариваемого заседания. Аэций передал Вероникию, секретарю Священной Консистории, документ, который в Acta именуется σχεδάριον. Это не стенограмма заседания, а лишь его краткое изложение, которое позднее стало называться 28 правилом, с приложением подписей, которые собрал этот проект резолюции. Удивительно, что римские легаты не выразили протеста ввиду явной подмены.

Число подписей 185 является приблизительным¹⁰⁵⁾, так как многие из них были поставлены по доверенности, в частности некоторые митрополиты подписались за себя и за епископов своей области. Во всяком случае, невозможно сказать, что именно думало по данному вопросу большинство членов Собора. Кроме того, сколько из них оставалось в Халкидоне 31 октября и 1 ноября? Не исключено, что многие епископы не пошли на эти последние заседания, чтобы не высказывать своего мнения. В этом отношении можно констатировать любопытный момент – отсутствие Евномия Никомидийского, который на четырнадцатом заседании 30 октября сдержанно высказывался относительно прав Константинопольской кафедры¹⁰⁶⁾.

Во главе подписавших проект постановления был, разумеется, тот, кто более всего выигрывал от его принятия – Анатолий Константинопольский. Далее шла подпись Максима Антиохийского, затем – Ювеналия Иерусалимского. Их это постановление никак не затрагивало. Отношения между Константинополем и Антиохией всегда оставались хорошими, и епископы великой митрополии диоцеза Востока не чувствовали себя задетыми возвышением кафедры нового Рима; кроме того, Максим стал епископом благодаря Анатолию. Что же касается Ювеналия, он был обязан архиепископу Константинопольскому, так как тот поддержал его территориальные притязания. Среди подписей можно отметить имена Евсевия Дорилейского, Ивы Эдесского и Феодорита Кирского. Бесспорно, они не считали, что резолюция содержит что-либо, могущее нанести ущерб достоинству Римского престола. Два африканских епископа, Аврелий и Реститутиан, также поставили свои подписи. Единственными участниками Собора, присутствовавшими на заседании 31 октября (на шестнадцатом заседании) и отказавшимися поставить свои подписи, были митрополиты Анкирский и Кесарийский, а также соответственно епископы их областей. Нельзя сказать, что это были малозначительные противники, поскольку эти митрополиты занимали две главенствующие кафедры гражданского диоцеза Понта¹⁰⁷⁾. Отметим, что вдовство Эфесской кафедры в результате того, что была отклонена законность поставления как Вассиана, так и Стефана, весьма облегчило дело принятия постановления, так как тем самым было парализовано противодействие епископов диоцеза Асии, враждебных гегемонии Константинополя. В еще большей мере определяющим явилось отстранение египетских епископов, последовавшее за низложением Диоскора.

После чтения проекта постановления Луцензий потребовал у императорских представителей проверить, не были ли некоторые из поставивших подписи принуждены к тому давлением (coacti); тогда в собрании поднялись крики о том, что этого не было¹⁰⁸⁾. Обсуждение перешло к сути дела и коснулось чувствительных моментов. Здесь следует сделать одно замечание. Обсуждение оставалось исключительно в канонической области и не касалось экклезиологии. Более того, оно велось исключительно в рамках jus scriptum; вопрос заключался в том, какие правила должны были возобладать. На этом же уровне высказал свой протест после Собора и папа Лев.

Тогда Луцензий заявил:

«Ясно, что оставлены постановления 318 [никейских отцов], а из постановлений 150 [отцов константинопольских] упомянуты лишь те, которые не значатся среди соборных правил; признается, что эти правила были приняты почти восемьдесят лет назад. Если же в течение этого времени они пользовались таким преимуществом, то чего же ищут сейчас, а если не пользовались, то почему они этого ищут?»¹⁰⁹⁾

Таким образом, оспаривалось решение Собора 381 г., поскольку оно не содержалось in synodicis canonibus, a также противоречило постановлениям Никейского Собора. Нельзя сказать, чтобы правила Константинопольского Собора были неизвестны на Западе: они были переведены на латынь и фигурировали в частном сборнике, носящем неверное название Isidoriana. Перевод был сделан либо в Риме, либо в Африке между 419 и 450 гг.¹¹⁰⁾ Однако единственный канонический сборник, которым еще пользовались в эпоху Халкидонского Собора в Римской курии, содержал лишь сведенные вместе правила Никейского и Сардикийского Соборов¹¹¹⁾. Хотя некоторые ученые утверждали и обратное, непохоже, чтобы решение Собора 381 г. относительно статуса епископа Константинопольского вызвало враждебную реакцию со стороны Римского престола¹¹²⁾. Кроме того, когда Евсевий Дорилейский зачитал упомянутое правило папе Льву, тот не возражал¹¹³⁾. В начале Халкидонского Собора римские легаты присоединились ко всеобщему негодованию против Диоскора, который в Эфесе в 449 г. отвел Флавиану пятое место. Пасхазин сделал вполне однозначное уточнение относительно места, занимаемого Анатолием: Ессе nos Deo volente dominum Anatolium primum habemus; hi quintum posuerunt beatum Flavianum [Вот мы Божией волею имеем (здесь) первым господина Анатолия, они же пятым поставили блаженного Флавиана]¹¹⁴⁾. Диоген, митрополит Кизический, заметил по этому поводу, что легаты знали правила¹¹⁵⁾. На протяжении Собора Анатолий всегда занимал первое место после легатов, и именно после них стоит и его подпись под догматическим определением¹¹⁶⁾. Использование и истолкование 3 правила Константинопольского Собора в преамбуле резолюции привело папских легатов, а затем и самого папу к занятию отрицательной позиции в отношении к данному правилу.

Когда заявление Луцензия было переведено на греческий, Аэций потребовал у легатов сообщить о полученных ими инструкциях. После этого пресвитер Вонифатий показал документ папы и зачитал из него следующее:

«Вы не должны позволять дерзновенного нарушения правил, установленных святыми отцами; вы должны всячески защищать достоинство нашей персоны, чьими представителями вы являетесь, а если случится, что некоторые, полагаясь на славу своих городов, попытаются приобрести какие-либо выгоды, вы должны будете тому противостоять с должной твердостью»¹¹⁷⁾.

Откуда у римской делегации, которая накануне еще утверждала, что не имеет никаких инструкций, появился этот наказ? В. Грюмель полагал, что в данном случае речь идет об изложении устного ответа папы своим легатам в связи с памяткой относительно преимуществ Константинопольской кафедры, представленной ему в ноябре 450 г. посланниками Анатолия¹¹⁸⁾. Нельзя сказать, чтобы это было абсолютно невероятно, но так или иначе это чистая конъектура, основанная на явно недостаточных данных, а именно на ссылке на вопрос, о котором не было необходимости говорить в письме и ответ на который легаты должны были дать устно. Неужели папа, который впоследствии столь большую важность приписывал этому вопросу, мог отнестись вначале к нему так легко? Кроме того, вплоть до последнего заседания Собора легаты, как мы уже говорили, не предпринимали никаких действий против принятия этого акта, касающегося Константинопольской кафедры. Фр. Дворник предлагает остроумную гипотезу, согласно которой это наставление было составлено в Риме на случай необходимости противодействия возможным притязаниям Диоскора. Поскольку этот документ имел достаточно широкое значение, ему можно было найти и новое применение¹¹⁹⁾. Эта гипотеза представляется нам наиболее вероятной.

Чтение этих инструкций папы не вызвало никаких комментариев, и императорские представители потребовали от обеих сторон привести соответствующие канонические источники. Пасхазин зачитал тогда «шестое правило 318 святых отцов»; фактически он зачитал также и правило 7. Согласно Versio a Rustico edita, в которой присутствуют лишь незначительные расхождения с Versio antiqua, прочитанный текст должен был быть следующим:

«Trecentorum decem et octo sanctorum patrum canon sextus/ / (quod) ecclesia Romana semper habuit primatum. teneat autem et Aegyptus/ / ut episcopus Alexandriae omnium habeat potestatem, quoniam et Romano episcopo haec est consuetudo. Similiter autem et qui in Antiochia constitutes est, et in ceteris provinciis primatus habeant ecclesiae civitatum/ / ampliorum/ / per omnia autem manifestum sit, ut si quis praeter voluntatem metropolitani episcopi fueri ordinatus, quia hune statuit haec sancta synodus non debere esse episcopum. Sane si/ / communi (omnium)/ / consensus et/ / rationabiliter probato et secundum ecclesiasticam regulam/ / statuto/ / duo aliqui aut tres/ / per contentionem suam/ / contradicunt, ilia obtineat sententia in qua plures fuerint numero sacerdotes. Quoniam/ / vero/ / mos antiques optinuit et vetus traditio ut / / Heliae id est Hirosolymorum episcopo deferatur, habeat consequenter honorem suum sed et metropolitano sua dignitas salua sit»¹²⁰⁾.

Это довольно странная формулировка 6 правила Никейского Собора, и поэтому она давно уже вызывала любопытство ученых¹²¹⁾. В целом этот текст не соответствует ни одной из древних латинских рецензий. В нем сочетаются две версии: до слов civitatum ampliorum включительно идет версия, которая содержится в Codex Ingilrami, со всеми подробностями; далее цитата Пасхазина верно воспроизводит текст Isidoriana¹²²⁾. Но действительно ли в этой составной форме были зачитаны римским легатом 6 и 7 правила Никейского Собора? В точности это совершенно неизвестно, тем более что обратный перевод на греческий в Acta не представляет никаких доказательств этого¹²³⁾. Однако в начале текста этого обратного перевода имеется одна интересная деталь, позволяющая восстановить то, что в действительности говорил Пасхазин. Там мы читаем: Ή εκκλησία ᾿Ρώμης πάντοτε έσχεν τα πρωτεία… Множественное число заставляет нас предполагать, что Пасхазин, вероятно, сказал: Ecclesia Romana semper habuit primatus. Это весьма точно соответствует тому, что значится в Codex Ingilrami. Таким образом, не исключено, что папский легат пользовался одной только этой версией; частичная цитата из Interpretatio Isidori в таком случае восходит к позднейшему редактированию.

Какова бы ни была цель, которую первоначально преследовали лица, сделавшие это добавление к тексту 6 правила Никейского Собора, несомненно, что впоследствии эту интерполяцию в целом понимали в смысле, благоприятном для власти папы во Вселенской Церкви¹²⁴⁾. Согласно Acta Graeca и Emendatio Rustici, Аэций потребовал зачитать текст правила по официальному сборнику Константинопольской Церкви¹²⁵⁾. Однако многие считают, что такого повторного чтения уже правильного текста не было. Согласно их мнению, перед нами интерполяция переписчика. В пользу этой гипотезы указывают, что в таком случае не замедлил бы возникнуть спор относительно точного чтения упомянутого правила¹²⁶⁾. Другие, впрочем, придерживаются мнения, что указание о повторном чтении правила является подлинным¹²⁷⁾. Здесь трудно сказать что-либо категорическое. Во всяком случае этот вопрос является второстепенным, так как споров относительно текста не последовало. Кроме того, проблема примата Рима не была поставлена на Халкидонском Соборе или, по крайней мере, не была поставлена прямо¹²⁸⁾.

Наконец из той же книги (άπό του αυτού βιβλίου) был зачитан синодикон Собора 381 г. с начала до места, касающегося Константинопольской кафедры, то есть текст, который в последующих греческих сборниках вошел в правила с 1 по З¹²⁹⁾. После этого императорские представители потребовали от епископов диоцезов Понта и Асии, одобривших накануне постановление относительно места Константинопольской кафедры, сказать, сделали ли они это добровольно или же по принуждению. Епископы вышли и встали посередине собрания¹³⁰⁾. Главные среди них взяли слово. Это были последовательно Диоген, митрополит Кизика в Геллеспонте, Флорентий, митрополит Сард в Лидии, Роман Мир Аикийских, Калогир, митрополит Клавдиуполя в Онориаде, Селевк Амасии в Эленопонте, Елевферий, митрополит Халкидона в Вифинии, Петр, митрополит Гангр в Пафлагонии, Нунехий, митрополит Лаодикии во Фригии Пакатийской, Мариамн, епископ Синнад во Фригии Благотворной, Пергамий, митрополит Антиохии в Писидии, Крикониан, митрополит Афродисиады Карийской. Все они утверждали, что поставили свои подписи совершенно свободно; некоторые указали, что они сами и многие из их предшественников получили хиротонию от архиепископа Константинопольского¹³¹⁾. После этих архиереев Евсевий Дорилейский заявил: «Я поставил подпись по моей доброй воле, поскольку я сам зачитал это правило святейшему папе в Риме в присутствии константинопольских клириков, и он его принял (άπεδέξατο)»¹³²⁾. По этому поводу Хефеле замечает:

«Евсевий Дорилейский здесь заблуждается, поскольку папа Лев всегда утверждал, что не одобрял и не принимал этого правила. Когда Евсевий читал правило перед папой, тот, возможно, не сделал никакого замечания, а Евсевий истолковал это молчание совершенно неверным образом»¹³³⁾. Как мы уже видели, в действительности все обстояло гораздо сложнее. Действительно, упомянутое правило не значилось в синодикуме (synodicum), которым пользовались в Римской Церкви; однако до того, как им воспользовались в резолюции для обоснования власти Константинополя над тремя диоцезами, Рим не проявлял ни малейшего неодобрения в связи с этим правилом. Можно даже говорить о молчаливом его принятии. Евсевий, вероятно, зачитал это правило папе для того, чтобы показать, что позиция Диоскора, действующего как если бы он был главой епископов всего Востока, противоречит канонической норме¹³⁴⁾.

После Евсевия Дорилейского Антиох, епископ Синопа в провинции Еленопонта, заявил: «Я поставил свою подпись по моей доброй воле, следуя своему митрополиту и правилу 150 [отцов]»¹³⁵⁾. Наконец, другие епископы, одобрившие резолюцию, воскликнули: «Мы подписали по доброй воле!»¹³⁶⁾. Тогда императорские представители констатировали, что не было таких, кто подписался бы под нажимом, и потребовали от не подписавших проект постановления объяснить причины своего отказа¹³⁷⁾. Евсевий Анкирский взял слово. Вместо того чтобы сразу же решать вопрос принципиально, он пустился в апологию своей собственной личности в связи с поставлением им епископа в Гангры. Его прервал константинопольский пресвитер Филипп, который заметил, что в дело вмешался Прокл, чего тот и не отрицал. Тогда он высказал свое мнение по существу дела, утверждая, что не следовало лишать Соборы области их правомочий в избрании епископов. Анатолий потребовал у него сказать, кто посвятил его самого, и тот должен был признать, что получил хиротонию от Прокла¹³⁸⁾. Как писал Хефеле, «…его выступление достаточно ясно показывает, что, открыто не оспаривая право Константинополя поставлять епископов в столь обширной области, он, однако, не принимал его позитивным образом»¹³⁹⁾. Другой митрополит, отказавшийся поставить свою подпись, сказал тогда: «Мы пойдем к господину архиепископу Анатолию и уладим дело»¹⁴⁰⁾, что означало желание с его стороны избежать конфликта. Как с некоторой иронией отмечает Дюшен, «это был сговорчивый человек»¹⁴¹⁾.

Наконец, императорские представители выступили с заявлением, подытоживающим содержание резолюции, с некоторыми уточнениями. Вот текст их выступления:

«После того, что произошло и что было изложено с одной и с другой стороны, мы свидетельствуем, что прежде всего сохраняются первосвятительские права и особенная честь (τα πρωτεία και την έξαίρετον τιμήν), согласно правилам боголюбезнейшего архиепископа ветхого Рима, но необходимо, дабы весьма достопочтенный архиепископ имперского города Константинополя, нового Рима, обладал теми же преимуществами чести и дабы таким образом он имел власть поставлять митрополитов в диоцезах Асии, Понта и Фракии, с тем чтобы они избирались духовенством, именитыми лицами и высокопоставленными людьми (λαμπρότατων ανδρών) каждого главного города, равно как и всеми благочестивейшими епископами области или же большинством их, дабы исследовать, кто достоин избрания епископом Церкви столичного города. Выборщики доложат потом о сем достопочтеннейшему архиепископу имперского города Константинополя, который будет решать, совершится ли хиротонии здесь [в Константинополе] или же, с его позволения, в области, где состоялось избрание на вдовствовавшую кафедру. Что же касается достопочтеннейших епископов каждого из городов, да поставляются они всеми благочестивейшими епископами той области или же большинством их, причем утверждение (το κύρος) их принадлежит митрополиту, согласно предписанному правилом отцов, без того чтобы сноситься по поводу этих поставлений с достопочтеннейшим архиепископом имперского города Константинополя. Вот что мы предусмотрели; и справедливо, чтобы предложение это было принято святым Вселенским Собором»¹⁴²⁾.

Собрание приняло резолюцию единодушно, без голосования. Одновременно епископы потребовали окончания Собора¹⁴³⁾. Несомненно, они и не предполагали, что он так затянется. Еще на шестом заседании в четверг 25 октября они просили разрешения отбыть восвояси¹⁴⁴⁾.

Папская делегация сделала последнюю попытку воспротивиться принятию постановления относительно Константинопольской кафедры. Луцензий торжественно заявил:

«Апостольский престол не должен быть унижен в нашем присутствии¹⁴⁵⁾; вот почему все сделанное вчера в наше отсутствие в ущерб канонам и правилам мы просим Вашу Возвышенность отменить Вашим приказом, а в противном случае внести наше возражение (contradictio) в деяния, дабы мы знали, что нам донести до сведения Мужа апостольского, папы Вселенской Церкви, дабы он мог вынести суждение об оскорблении, нанесенном его престолу, и о нарушении правил»¹⁴⁶⁾.

В протоколах заседания нет никаких указаний относительно спонтанной реакции собрания на это безапелляционное заявление. Вероятно, большинство епископов считало, что папа не одобрил бы позицию, занятую в данном случае его легатами. В латинских протоколах заседания значится краткое выступление епископа Севастийского Иоанна, митрополита Армении Первой, обращенное к императорским представителям: «Мы все пребываем в согласии с Вашим Великолепием»¹⁴⁷⁾. Тогда императорские представители решили закрыть заседание, официально зафиксировав окончательное принятие постановления¹⁴⁸⁾. Что же касается заявления императорских представителей, то когда они взяли слово вновь, можно отметить их желание смягчить острые углы; первенство престола древнего Рима было выделено по достоинству; они употребили даже тот термин, который стоял в интерполированной версии 6 правила Никейского Собора: τα πρωτεία [первенство], более сильный, нежели обычное греческое выражение τα πρεσβεία [преимущества]. В том, что касалось митрополитов, они подчеркнули сохранение их исключительных правомочий в поставлении епископов. Отметим, наконец, что различные противодействующие силы на Соборе так и не соединились: Евсевий Анкирский и Фалассий Кесарийский так и не выступили заодно с легатами. Что же до епископов диоцеза Асии, защищавших права Эфесской кафедры на двенадцатом и тринадцатом заседаниях, то на этот раз они даже не присоединились к противникам резолюции. Однако это не означает, будто они восприняли происшедшее с удовлетворением. В этом диоцезе сохранялось сильное стремление к независимости. Это было ясно видно на Соборе 476 г., проходившем в Эфесе. Были признаны первосвятительские права епископа этого города над всем диоцезом Асии, однако это решение было лишено будущего¹⁴⁹⁾.

В противоположность тому, на что надеялись вдохновители резолюции и лица, ее подписавшие, папа Лев полностью принял точку зрения, которую отстаивали на последующем соборном заседании его легаты. Однако он дал себе некоторое время для размышления, прежде чем отвечать на ходатайства из Константинополя. 22 мая 452 г. он направил сразу несколько посланий в столицу, адресованных соответственно императору Маркиану, императрице Пульхерии и архиепископу Анатолию¹⁵⁰⁾. Прежде всего папа говорит о своей радости в связи с успешным завершением Собора в том, что касается веры, однако он удивлен и опечален тем, что после достижения этой цели мир в Церкви поставлен под угрозу честолюбием Анатолия: miror et doleo quod pacem universalis ecclesiae divinitusьreformatam ambitionis rursus spiritus inquietat¹⁵¹⁾. Решения, касающиеся Константинопольской кафедры, суть contra reverentiam tarnen canonum paternorum, contra statute Spiritus sancti, contra antiquitatis exempla [против почтения отеческих канонов, против установлений Духа Святого, против примеров древности]¹⁵²⁾. Папа оспаривает применение в данном случае принципа соответствия церковного деления гражданскому: alia tarnen ratio est rerum saecularium, alia divinarum [один принцип вещей мирских, другой – божественных]¹⁵³⁾. В своем послании Пульхерии св. Лев осуждает то, что он именует alienum jus [чуждым правом]¹⁵⁴⁾. Как и следовало ожидать, больше всего папа говорит о своих обидах в послании к Анатолию: он защищает систему митрополий и права Александрийской и Антиохийской кафедр, которые считались основанными апостолом Петром. Упрек Анатолию в том, что он хиротонисал Максима Антиохийского, ясно показывает, в чем состояли опасения папы: он боялся, что архиепископ Константинопольский пожелает распространить свою власть за пределы трех упомянутых диоцезов на всю Церковь в восточной части империи. Одновременно он направляет и ответ Юлиану Косскому, своему апокрисиарию в Константинополе¹⁵⁵⁾: в нем папа говорит о своем крайнем изумлении в связи с тем, что адресат советует ему проявить сговорчивость по поводу принятой Собором резолюции. Во всей этой переписке сквозит одна тема – вечность и неприкосновенность никейских правил. Они сохраняют свою силу ad totius ecclesiae regimen [для управления всей Церковью], и притом usque in finem mundi [вплоть до конца мира]¹⁵⁶⁾. Такая абсолютизация никейского законодательства, а точнее говоря, 6 правила влекла за собой преуменьшение значимости всякого последующего постановления и на первый взгляд представляется несколько странной. Правда, 6 правило было известно в Риме в интерполированной форме, о которой мы уже говорили выше. Кроме того, в совокупность никейских текстов, которыми располагала папская курия, входили также правила Сардикийского Собора, благожелательные в отношении римского первенства, хотя к тому времени прошло уже двадцать лет с тех пор, как стал известен их подлинный источник. В этом отношении можно отметить, что папа упоминает о canonibus Никейского Собора¹⁵⁷⁾. Важно отметить это множественное число. Кроме того, с конца IV в. 6 правило понималось в качестве указания порядка иерархического следования трех престолов, установленных апостолом Петром, – Римского, Александрийского и Антиохийского; второй из них восходил к апостолу Петру через Марка. В этой иерархии присутствует непоследовательность, которую совершенно справедливо отмечает Фр. Дворник, говоря о св. Льве:

«Папа не отдавал себе отчета о наличии слабого места в своей аргументации. Действительно, согласно теории апостольского происхождения, Антиохия должна была бы занимать второе место, так как Петр основал там кафедру. Напротив, 6 правило Никейского Собора имело своей основой просто-напросто принцип следования политическому устройству империи»¹⁵⁸⁾.

Во всяком случае для папы принятый в Никее порядок был неизменным, поскольку принят он был по вдохновению Святого Духа (Spiritu Dei instruente)¹⁵⁹⁾.

Проходил месяц за месяцем, а папа все не выражал своего принятия постановлений Собора, что вызывало беспокойство православных на Востоке, тем более что против них нарастало противодействие монофизитов. Наконец, папа дал знать о своем принятии решений Халкидонского Собора, но in sola… fidei causa [только в… деле веры]¹⁶⁰⁾. Император уговаривал Анатолия восстановить сношения с папой, и архиепископ последовал этому совету. В послании, направленном св. Льву, Анатолий утверждал, что он лично не имеет никакого отношения к решению в пользу своей кафедры, вынесенному Собором; во всяком случае, утверждение этого акта принадлежит папе¹⁶¹⁾. Последний истолковал это как косвенное признание недействительности упомянутого постановления и обратился к архиепископу с призывом хранить верность правилам Никейского Собора¹⁶²⁾. В послании, направленном императору, папа сообщал, что с удовлетворением воспринял состоявшуюся таким образом нормализацию межцерковных отношений¹⁶³⁾. В действительности же в этих отношениях господствовала полная двусмысленность, так как оспариваемое постановление не было отменено и продолжало применяться на практике. Помимо того, непонятно, как можно было обратить вспять процесс, уже широко развернувшийся до Собора. Когда постановление было внесено в канонический сборник Византийской Церкви к концу VI в., юрисдикция Константинопольской кафедры над митрополиями давно уже не казалась проблемой на Востоке. В конечном счете в спорах между греками и латинянами интерес стали привлекать в первую очередь утверждения, содержащиеся в преамбуле постановления, однако тема эта выходит за рамки нашего нынешнего исследования. Как мы уже говорили, текст резолюции не фигурирует в «Синагоге» Иоанна Схоластика. Однако отсутствие этого текста не должно истолковываться в смысле неприятия этого постановления или даже просто какого-то подозрения в отношении него, так как все религиозное законодательство Юстиниана предполагает признание данного соборного решения. В особенности это видно из формулировки новеллы 131, 2¹⁶⁴⁾. Отказ папы Льва и его преемников принять это дисциплинарное постановление показывал их полное непонимание положения в Восточной Церкви. Что же касается аргументации, основанной на никейских правилах, то она представляется весьма искусственной, поскольку нисколько не учитывает позднейших исторических изменений. Разумеется, опасения папы, не выраженные, впрочем, ясным образом в его переписке, состояли в возможности создания на Востоке независимой от Рима церковной власти, господствующей над другими первосвятительскими кафедрами, и они были небезосновательными. Именно это в действительности и произошло. Однако такое изменение положения не было вызвано 28 правилом Халкидонского Собора. Ослабление Александрийской и Антиохийской кафедр было прежде всего результатом споров относительно догматического определения, принятого в Халкидоне; впоследствии воздействие этих споров было еще усилено арабским вторжением.

Официальное признание со стороны Римской Церкви второго места в церковной иерархии кафедры Константинополя имело место в XIII в. Оно было осуществлено на Латеранском Соборе 1215 г.¹⁶⁵⁾ Однако это признание происходило уже в совершенно ином контексте: Константинополь находился в руках крестоносцев, создавших там латинский патриархат. Кроме того, в тот период в экклезиологическом отношении доктрина папской власти, как ее представляли себе западные, в значительной степени преуменьшала значение подобного признания. По правде говоря, такое решение не было чем-то совершенно новым для римского католицизма в силу того, что с конца XI в. антифотианский собор 869–870 гг. западные канонисты считали «восьмым Вселенским Собором»¹⁶⁶⁾. Однако в его 21 правиле говорится, помимо прочего:

«…Мы постановляем, дабы совершенно никто из власть имущих мира сего не оскорблял и не тщился удалить с кафедры пребывающих на седалище патриаршем, но, напротив, должны воздаваться честь и уважение прежде всего святейшему папе ветхого Рима, затем патриарху Константинопольскому, за сим же Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому»¹⁶⁷⁾.

(Ап. 34; I Всел. 4, 6, 7; II Всел. 2, 3; III Всел. 8; IV Всел. 9, 17; Трул. 36, 39; Антиох. 9)

Настоящим правилом отцы халкидонского собора подтверждают дарованные 3 правилом II вселенского собора преимущества константинопольскому архиепископу и присоединяют к нему три провинции, которыя должны составлять его область. Принцип, которым руководствовались отцы халкидонского собора при издании настоящего правила, тот же самый, которым руководствовались и никейские отцы, когда издавали свое 6 правило, равно и отцы II вселенского собора, когда издавали свое 3 правило, принцип, торжественно высказанный впоследствии Львом великим в словах: «преимущества святых церквей установлены правилами св. отец».

В частности, халкидонские отцы при издании этого правила строго следуют:

• Установленной в церкви норме, чтобы, помимо важности происхождения известной церкви, всегда имелось в виду, при распределении церковных областей, и политическое распределение оных, равно и значение, которое данный город имеет в политическом отношении. Норма эта освящена была практикой апостольской церкви, учением всех святых отцев и учителей, как восточной, так и западной церквей, и наконец норма эта получила юридическое значение чрез определения соборов, как поместных (Антиох. 9 пр.), так и вселенских (I 6 пр.; II 3 пр.; IV 17 пр.); вот выражением этой-то нормы, оправданной впоследствии практикой й восточной и западной церквей всех веков, и является теперь 28-е правило халкидонских отцев.

• Следуют далее той общей норме, по которой каждый вселенский собор имеет одинаковые права в издании правил со всеми прочими соборами, причем один вселенский собор может, согласно потребностям церкви, видоизменять правило другого прежнего собора, которыя не касаются веры и нравственности, а – дисциплины церковной, оставаясь, конечно, верным со всей строгостью духу церковного права. И это освящено практикой всего периода вселенских соборов. Сравнение 5 пр. I вселенского собора и 19 пр. IV вселенского собора с 8 пр. Трулльского и 6 пр. VII вселенского собора может служить достаточным тому доказательством¹⁶⁸⁾.

• Наконец, отцы собора следуют коренному принципу церковного права – обычаю, который имеет столько же значения в вопросах церковной дисциплины, сколько и положительное право, – конечно, обычай, имеющий церковный характер, освященный прежде всего необходимостью и затем давностью. Обычай, освященный всею церковною стариною, служил надлежащим руководителем, как отдельных пастырей церкви, так и поместных и вселенских соборов. Василий Великий приравнивает обычай к писанному закону (87 пр.); I Всел. собор, на основании обычая, признал такие права за епископами александрийским и антиохийским, какими пользовался, согласно обычаю, римский епископ в своих областях (6 пр.). Халкидонские отцы, воображаясь с значением обычного права и руководствуясь примером никейских отцев, издали настоящее правило. После этих общих замечаний, которыя нужно было предпослать, в виду важности этого правила, а главное в виду шума (употребляя выражение Флёри), поднятого из-за этого правила, перейдем к разбору самого правила.

Поводом к изданию настоящего правила послужило, по мнению римских богословов, честолюбие константинопольского епископа, стремившегося подчинить себе всех восточных патриархов, а затем в виду того, что он был епископом нового Рима, столицы императора (старый же Рим в политическом отношении был тогда в упадке), чтобы присвоить себе все преимущества римского епископа и сделаться первым епископом всего христианского мира. Что это неправда, – доказывает нам история восточной церкви IV и V веков, к которой и следовало бы обратиться этим богословам. Настоящим поводом, что признают и беспристрастные из западных богословов и что подтверждается множеством примеров из времен халкидонского собора и даже за восемьдесят лет до него, послужили беспорядки при назначении епископов в областях Асии (Малой). Понта и Фракии и постоянные замешательства, вызываемые этими беспорядками, что неблагоприятно отражалось на всех церковных делах. Никейский собор выдвинул значение обычая для права, на каковом основании каждый митрополит присваивал себе особенные, независимые от других или же и над другими права, оттуда беспорядки и замешательства в церковных делах. Доказательством неприглядного положения церковных дель в областях, которыя наше правило подчиняет юрисдикции константинопольского престола, служит то, что мы знаем из деятельности константинопольского архиепископа Иоанна Златоустого (397–404) по отношению к церквам этих областей.

В Малой Асии и Скифии глубоко укоренилась в конце IV века симония и ужаснейшая нравственная испорченность царствовала как в среде епископов й клира, так и мирян. Около 400 года в Константинополе находилось 29 епископов из упомянутых стран, между которыми и св. Феотим, митрополит томский, и Аммон, митрополит адрианопольский, прибывшие по разным делам, главным же образом – для изыскания средств к уврачеванию всеобщего зла и для приобретения каждый для себя симпатий Златоуста. Один из них обратился к Златоусту с жалобой на другого из-за симония. Обвиненным оказался Антонин, митрополит Ефеса (главного города Малой Азии). На соборе, составленном из епископов под председательством Златоуста, решено было расследовать дело. Между тем Антонин умер, и иа-за его преемника явились в Ефесе еще большия замешательства. Асийские епископы обратились за помощью к архиепископу константинопольскому, который прибыл в Ефес и, собрав епископов на собор, произвел избрание нового митрополита, низложил 16 епископов и на их места посадил новых. Однако, беспорядки не ограничивались Малой Асией, и константинопольский архиепископ принужден был восстановить порядок и в Ликии. и в Карие, и в Памфилии, и во Фригии, и в Понте, почти в половине восточной империи. Как широко простиралась власть Златоуста, можно видеть из историй Сократа, Созомена и Феодорита, которые власть эту относят к территории, впоследствии халкидонским собором присвоенной восьмому его преемнику по константинопольской кафедре¹⁶⁹⁾. Таким образом все церковные дела помянутых стран поставлены были фактически в зависимость, вызванную необходимостью, от константинопольского архиепископа¹⁷⁰⁾.

Порядок можно было с трудом восстановить, а посему, в предупреждение нарушения такового, император сделал распоряжение, чтобы каждое избрание епископов в Малой Азии и Фракии безусловно зависело от утверждения константинопольского архиепископа¹⁷¹⁾. Вследствие этого и для соблюдения порядка в названных областях, надзор этот вершили преемники Златоуста, один из которых, Прокл, получил нарочитую просьбу из Кесарии, чтобы он сам назначил им экзарха. Возражений против этого со стороны подлежащего епископа не последовало. Беспорядки все же продолжались, так как отдельные митрополиты, стоя на точке зрения, что ни одним из соборов надзор архиепископа константинопольского над ними не установлен, считали себя независимыми, и потому, следуя дурным своим обычаям, производили замешательства в церкви.

На 11-м и 12-м заседаниях этого собора рассматривалось дело двух ефесских митрополитов, Вассиана и Стефана, стремившихся одновременно управлять одной и той же кафедрой и возводивших друг на друга перед собором обвинения в неправильном поставлении. После разбора дела найдено, что ни тот, ни другой не могут считаться законными митрополитами, и решено – поставить нового митрополита. И чтобы впредь подобные случаи, повторявшиеся с половины предшествующего века и до халкидонского собора, не имели места, принята во внимание мысль, высказанная на этом соборе, что надлежит держаться доселешнего обычая и правилом его закрепить, а именно, чтобы митрополиты названных областей назначались архиепископом константинопольским.

Не честолюбие, таким образом, константинопольского патриарха выдвинуло это правило, а живая потребность покончить с беспорядками, угрожавшими падением церкви. Между всеми константинопольскими епископами от Нектария до Анатолия (381–451), патриаршия права в самом широком значении этого слова над Малой Асией, Понтом и Фракией осуществлял фактически Златоуст, и он, можно сказать, своей деятельностью был причиной появления 28 правила этого собора. Делал ли это Златоусте из честолюбия?¹⁷²⁾

Необходимость, вызвавшая издание настоящего правила, всего виднее из послания, которое собор отправил к папе Льву великому. И доводы этого послания подтверждаются живыми фактами. В послании, вслед за решением, касающимся вопросов веры, говорится: «Уведомляем, что мы, для благочиния в делах и упрочения церковных постановлений, определили и нечто другое… Так, издавна имевший силу обычай (τό έκ πολλού κρατήσαν έθος), которого держалась святая Божия церковь константинопольская, рукополагать митрополитов областей асийской, Понтийский и фракийской. и ныне мы утвердили соборным определением, не столько предоставляячто-либо константинопольскому престолу, сколько упрочивал благочиние в метрополиях; так как часто, по смерти епископов, возникает много волнений, когда клирики этих областей и миряне остаются без правителя и возмущают церковный порядок. Это не скрылось от вашей святости, особенно касательно эфесян, которые многократно беспокоили вас… Итак, что мы определили для уничтожения всякого замешательства и для упрочения церковного благочиния, это благоволи, святейший и блаженнейший отец, признать своим, достолюбезным и приличным для благоустройства».

Видя такое положение вещей и стремясь восстановить порядок в церкви, халкидонские отцы издают это 28 правило, которым на первом месте устанавливают, что константинопольский престол имеет одинаковые преимущества с римским престолом и что в ряду первопрестольных епископов константинопольский должен занимать первое после римского место.

Этим отцы не издают нового правила, но повторяют правило, изданное тому назад 70 лет на II вселенском соборе, на что и указывают в вводных словах правила: «Во всем последуя определениям св. отец и признавая читанное ныне правило 150 боголюбезнейших епископов, бывших на соборе во дни благочестивые памяти Феодосия, в царствующем граде Константинополе, новом Риме, тожде самое и мы определяем и постановляем о преимуществах святейшие церкви тогожде Константинополя, нового Рима». Следуя тому принципу, которым руководствовались отцы I вселенского собора, при признании за римским епископом права на первое место между первопрестольными епископами, отцы признают этот принцип и своим, замечая: «Ибо престолу ветхого Рима отцы прилично (είχότως) дали преимущества: Поелику то был царствующий град (διά τό βασιλεύειν την πоλιν έκείνην)» и постольку больше они признают этот принцип, поскольку он освящен и авторитетом II вселенского собора, который дал ему выражение в своем 3 правиле, постановив, что по тем же основаниям, по которым отцы 1 вселенского собора признали преимущества за престолом «ветхого» Рима, должны быть признаны такие же преимущества и за престолом нового Рима, ибо новый Рим возвышен теперь на степень царствующего града, каким был «ветхий» Рим.

Верные, таким образом, принципу отцев первых вселенских соборов, отцы этого собора подтверждают существовавшее правило II вселенского собора, по которому константинопольский епископ должен мееть одинаковые преимущества с римским и будет «вторый по нем», т.е. на собраниях займете второе место после римского епископа, который будет первым.

Из слов «вторый по нем» некоторые хотели вывести заключение, будто константинопольский престол имеет совершенно одинаковую честь с римским престолом и что «после» (μετά) должно быть отнесено лишь к последовательности во времени, а не к тому, будто он имеет низшую честь по сравнению с римским. Зонара обращает внимание на такое толкование и доказывает безосновательность его, сначала в комментарии на 3 правило II вселенского собора, а затем в комментарии и на это правило. «Кто так думает, говорит он, неправильно думает… Ибо выражение: «имеющий равные преимущества» (τών ίσων άπολαύειν πρεσβειων) употреблено ради царской власти и синклита… Таким образом, сии св. отцы говорят, что, поелику этот город, как и древний Рим, получил честь быть городом царя и синклита, он должен быть почтен и в церковных преимуществах, как тот, и должен иметь предпочтение пред всеми другими церквами, но быть вторым по нем (δευτέραν μετ᾿ έκείνην ύπάρχουσαν). Ибо не возможно, чтобы он был удостоен равных прав во всех отношениях…» И чтобы показать почему это так, отсылает читателя к своим толкованиям 3 правила II вселенского собора, в котором, приведя несколько замечаний общего характера и СХХХI новелллу Юстиниана об отношении между первопрестольными епископами, продолжает: «Итак отсюда ясно видно, что предлог μετά означает умаление и уменьшение (ύποβιβασμόν χαί έλάπωσιν). Да иначе и невозможно было бы сохранить тождество чести между обоими престолами. Ибо необходимо, чтобы, при возношении имен предстоятелей их, один занимал первое, а другой второе место, и в кафедрах, когда они сойдутся вместе, и в подписях, когда то будет нужно. Итак, то объяснение предлога μετά, по которому этот предлог указывает только на время, а не на умаление (υποβιβασμόν), насильственно и выходит не из правой и доброй мысли (διανοίας ούχ ευθείας, όυδ᾿ αγαθής)». И дальше – в комментарии на данное правило по тому же вопросу: «Ибо предлог μετά понимать, согласно с говорящими, в смысле указания на последовательность времени устроения столицы царства в сих городах, не дозволяет 36 правило Трулльского собора, когда поставляет престол Константинополя вторым после престола древнего Рима и прибавляет: «после оного да числится престол великого града Александрии, потом престол антиохийский, а за сим престол града Иерусалима». Ибо как по отношению к другим престолам предлог после (μετά) означает понижение (υποβιβασμόν); в таком же смысле он поставлен и по отношению к престолу Константинополя. Так и нужно понимать его. И приснопамятный патриарх божественный Никифор в 12-й главе, написанной им против иконоборцев, говорит следующее: «что они (иконоборцы) отвержены от кафолической церкви, об этом ясно свидетельствуют граматы, присланные блаженнейшим архиереем древнего Рима, т.е. первого апостольскаго престола (τοοτέστι τού πρώτου χαί αποστολιχού θρоνου)»¹⁷³⁾. Таким образом, Согласно толкованию одного из первейших комментаторов церковных правил, правило наше признало первенство римского епископа, за которым, как второй, следует епископ константинопольский. И здесь отцы халкидонского собора остались верными 6 правилу Никейского собора, признавая со всей строгостью римскую церковь первой; подобно же Никейским отцам, которые вовсе не давали римскому престолу каких-либо прав над другими престолами, а признали за ним лишь власть над собственным патриархатом в тех его границах, которыя он занимал во время Никейского собора, причем такую же самую власть признали и за александрийским престолом над его территорией, равно и за антиохийским – над своей, халкидонские отцы не имели оснований ни давать римскому престолу таких прав, ни отнимать¹⁷⁴⁾.

Мы выше сказали и примерами из церковного законодательства доказали, что все вселенские соборы, в отношении составления правил, имеют одинаковые права, пока, конечно, остаются верными духу церковного права. Памятуя об этом и имея пример в I вселенском соборе, который, своим 6 правилом о правах первопрестольных епископов и границах их власти, доказал, что вселенскому собору принадлежит право решать по мере надобности подобные вопросы, халкидонские отцы, утвердив своим правилом определение II вселенского собора о константинопольском епископе, обозначают границы, до коих его власть, как первопрестольного епископа, будет простираться. Определяют, что его область должны составлять три провинции, Никейским собором не отнесенные ни к римскому, ни к александрийскому престолам, а упоминаемые в его 6 правиле, как άλλαι έπαρχίαι, а именно: Понт с главным городом Кесарией, проконсульская Асия с главным городом Ефесом и Фракия с главным городом Константинополем¹⁷⁵⁾.

В этих областях, согласно постановлению отцев, право посвящать митрополитов принадлежит константинопольскому епископу. Делая это постановление, отцы и здесь остались верными церковным правилам. Лишь посвящение одних (μоνους) митрополитов предоставляют константинопольскому престолу, но не избрание, так как право избрания принадлежит областному собору. Таким образом константинопольский епископ не должен вмешиваться в дело избрания; по согласно (ψηφισμάτων συμφώνων) состоявшемся избрании, он лишь посвящает новоизбранного митрополита. Кроме митрополита в упомянутых областях, константинопольский патриарх не имеет права посвящать других епископов, но «каждый митрополит вышепомянутых областей, с епископами области, должны поставляти епархиальных епископов, как предписано божественными правилами». На слово «одних» (μоνους) Зонара, в своем комментарии, обращает внимание и говорит: «А слово «одних» сказано с тою целью, чтобы какой-нибудь из константинопольских епископов не стал присвоять себе и рукоположения епископов; ибо эти рукоположения предоставлены каждому митрополиту, которому принадлежали изначала». И далыше, по отношению к правам константинопольского епископа, присовокупляет: «Но дабы не подумалось кому-либо, что сии святые отцы предоставляют в полную власть константинопольского епископа все, что относится до рукоположения, так чтобы в деле рукоположения он имел власть делать что ему угодно, они присовокупили, что митрополиты рукополагаются им по учинении согласного избрания и по представлении ему оного, говоря таким образом почти следующее: епископ Константинополя не тех должен делать митрополитами, кого сам хочет, но избрания должен совершать подведомый ему синод, и на ком избирающие согласятся, из тех должен рукоположить, по представлении к нему самых избраний».

Мы уже знаем, что отцы халкидонского собора, присоединяятри упомянутые провинции к константинопольскому престолу, не иное что сделали, как то, что сделал и никейский собор своим 6 правилом, а именно: подтвердили, соборным постановлением, существующий обычай, давностью освященный. Руководствуясь этим принципом, они определили, что константинопольский епископ имеет поставлять епископов и у иноплеменников (έν τοίς βαρβαριχοΐς). И здесь для халкидонских отцев примером послужил Златоуст. Нам известны отношения между готскими племенами и константинопольским престолом, равно и деятельность Златоуста в этом отношении. Следуя этому и видя притом постоянные сношения иноплеменников с константинопольским престолом, сношения непосредственные, отцы сделали такое постановление об них. «А под епископствами у иноплеменников, пишет Вальсамон, разумей Аланию, Россию и другие; ибо аланы принадлежат к понтийскому округу, а россы к фракийскому», иными словами, разумеются епископы народов, принявших христианство из Константинополя, однако не принадлежавших к римскому государству.

Несмотря на всю обоснованность настоящего правила, несмотря на законосообразность его как с канонической, так и с исторической точек зрения, все же оно вызвало резкий протест как со стороны легатов римского епископа на соборе, так и самого римского епископа Льва великого.

Первые, т.е. римские легаты на халкидонском соборе, протестовали по двум основаниям:

• Ибо были последователями новой теории «папства», основание которой положил впервые Сириций своим декреталом от февраля 385 года, адресованным к испанским епископам; этот декретал, заметим кстати, есть первый и древнейший папский декретал¹⁷⁶⁾. Эта новая теория «папства» с каждым днем все больше и больше укоренялась. Этому способствовали многие обстоятельства, как внутренней, так и внешней церковной жизни: внутренние обстоятельства суть – относительно спокойное в религиозных вопросах состояние умов, которые не в такой мере. как в иных странах, увлекались еретическими учениями; внешние же обстоятельства – многие влиятельные связи, созданные разными завещаниями: связи эти имели большое значение для церкви запада, не менее, однако, ценились они и на востоке. Феодорит кирский в одном письме к Льву великому замечает, что все обстоятельства так именно складываются, чтобы обеспечить первенство за римской церковью: все, что другие церкви имеют отличительного в себе порознь и что дает важность городу как в политическом, так и в церковном отношениях, все это римская церковь имеет в совокупности; далее, в политическом отношении, указывает на то, что Рим самый большой, самый блестящий, самый многолюдный город, что существующая империя ведет от него свое начало, от него и свое имя получила; в церковном отношении Рим славится мученическою смертью Петра и Павла и их гробницами, в нем находящимися, служащими и для востока предметом высокого уважения. Этот политическо-церковный характер римской церкви, ценимый и выдвигаемый и восточными, послужил основанием для особенного уважения к римской церкви и к ее епископу; впоследствии, когда церковь на востоке принуждена была вести борьбу с арианами, несторианами, новатианами и др. еретиками, авторитет Рима, не принимавшего непосредственного участия в этой борьбе, еще больше возрос, как то: при Иннокентии I и особенно при Целестине I, как посреднике в борьбе между Кириллом александрийским и Несторием константинопольским. Еще во времена Дамаса авторитет римского престола ценился на востоке высоко, вследствие тогдашних церковных нестроений. Блаженный Иероним ужасными красками рисует положение дел востока в религиозном отношении и указывает на рознь и смуту, которыя там, вследствие арианства, воцарились. В письмах к Дамасу он завидует западным, далеким от нестроений востока, и призывает Рим, как небесного ангела, спасти православных востока от сетей арианства. Далее, он рисует свою борьбу с еретиками, которым в свою очередь указывает на престол Петра, как на зеркало чистого вероучения; а в своем письме к Дамасу от 377 года он сообщает. что на востоке царит смятение относительно того, который из антиохийских епископов находится в общении с Римом и которого следовательно должно признавать православным; в этом всеобщем смятении он обращается к верующей массе со словами: si quis cathedrae Petri jungitur mens est. При таком положении вещей, авторитет Рима в IV и V веках, волей-неволей, должен был возрасти не только на западе, но и на востоке. Хотя авторитет этого престола иногда страдал, напр. при Юлии, который увлекся савеллианством и провозгласил православным Маркелла анкирского, или при Либерии, который подписал арианский символ и осудил великого Афанасия, или при Зосиме, который признал православными еретиков Пелагия и Целестия, все же его авторитет стоял высоко и помогал укреплению той теории «папства», которую второй преемник Целестина, Лев великий, имел возможность развить с большой энергией¹⁷⁷⁾. Этому содействовало еще и другое обстоятельство, которое мы не можем оставить без внимания. В то время, когда на западе царила полная тишина, на востоке происходила ожесточенная борьба партий; партии эти и особенно более слабые старались привлечь на свою сторону западных епископов и особенно римского, как самого влиятельного, задававшего тон всему западу. И так как очень важно было привлечь на свою сторону римского епископа, то нуждающиеся в его помощи не скупились на комплименты, только бы достигнуть цели; и действительно, употребляемы были такие, даже унизительные выражения, которыя в других обстоятельствах никогда бы не были употреблены. Не нужно при этом забывать и свойство языка, на котором писали, и щедрость греков на похвалы. Римские епископы, в свою очередь, смотря на все церковные дела с точки зрения своего первенства, установленного Сирицием, в выражениях восточных, которыя они принимали в буквальном смысле, находили признание и подтверждение своей точки зрения, не соображаясь, однако, со смыслом, который давали своим выражениям употреблявшие их, ни с целью, ради которой они употребляли их. При таком положении вещей, «папская» теория на западе все больше и больше укоренялась; вот этой-то теории держались и римские легаты на халкидонском соборе и с ее точки зрения заявили протест против данного правила.

• Второе основание – своеобразное положение самих римских легатов на этом соборе. На востоке новая «папская» теория была неизвестна; и если отцы собора, слыша ее впервые из уст легатов, не возвысили своего голоса против нее, то делали это, во первых, ради сохранения мира и согласия, столь нужных между первопрестольными епископами, именно в то время, дабы не вымать нового ефесского соборища и побороть страшное монофизитство, и во вторых, ради пиетета, которым проникнуты были к Льву великому в виду догматического послания его, адресованного собору. И все же отцы собора не могли относиться к легатам с тою предупредительностью, с какою отнеслись бы, если бы последние не развивали перед ними этой своей теории. Это сдержанно-холодное отношение восточных епископов к легатам и было ближайшей причиной их оппозиции, которую мы назвали своеобразной, к этому правилу. Мы могли бы ее назвать подлинно злобой к восточным вообще и к константинопольскому епископу в особенности, ибо их поведение после 15-го заседания и до отъезда во свояси (о чем будет речь ниже) нельзя характеризовать иначе.

Как выразили свой протест легаты Рима?

На 15-е заседание этого собора, на котором имели быть изданы правила, легаты не хотели придти, хотя вторично были приглашены. По их просьбе, состоялось 16-е заседание. На этом заседании один из легатов заявил, что они узнали, что в их отсутствии установлено нечто, что «мы считаем противным правилам и церковному благочинию, а посему принуждены просить, чтобы теперь перед всеми прочитан был протокол вчерашнего заседания, дабы вся братия знала, справедливо ли или несправедливо то, что установлено». По требованию императорских комиссаров, архидиакон Аетий, секретарь собора, заявил: «На соборах было всегда в обычае, по окончании главного дела, заняться другими необходимыми вопросами… Мы просили господ епископов из Рима принять участие и в решении этих дел, они отказали, говоря, что не получили на это инструкций… То, что вчера решено – оно здесь; ничего не сделано тайно, воровским образом, а дело велось правильно и канонически». Императорским секретарем прочитан был затем текст нашего правила и подписи присутствовавших епископов, между которыми, кроме Анатолия константинопольского, значились подписи: Максима антиохийского и Ювеналия иерусалимского; александрийский престол не был замещен¹⁷⁸⁾. Видя из протокола, что все сделано строго канонически и не имея что возразить, легат Лукентий, который больше чем другой проникнут был злобой к восточным, сделал следующее неблагородное и оскорбительное заявление, «что отцы по необходимости и по принуждению подписали эти правила», на что единогласно всеми отцами дан был гневом дышащий за нанесенную их свободе и чести епископской обиду ответ: «никто никем не был принуждаем». Возможно ли, позволительно спросить, и подумать о каком-либо принуждении, раз на заседание приглашены были и сами легаты. Смущенный и посрамленный Лукентий сослался на правила Никейского собора, будто они этим (28) правилом повреждены, дабы только оправдать свое неуместное замечание; императорские комиссары позвали сначала легатов, а затем прочих епископов-показать правила. Тут легаты осрамились вторично, ибо уличены были в явной лжи. Один из них прочитал из какого-то своего сборника 6 правило в искаженном виде, а именно:»Церковь римская всегда имела первенство, пусть и Египет». Конечно, еще большим презрением прониклись отцы, когда увидели, к каким средствам прибегают противники. То же самое правило прочитано было императорским секретарем Константином из сборника, который ему предложил секретарь собора, и легаты были изобличены в явной лжи. После этого они в течение всего заседания не нашлись сказать ни единаго слова.

Вследствие оскорбления, нанесенного Лукентием чести епископов, и дабы не осталось и тени подозрения на отцах, голосом своим укрепивших подрываемое монофизитством православие, императорскими комиссарами позваны были епископы Асии и Понта, которые, если вообще принуждение имело место, первые должны были быть принуждены, так как именно их области присоединены были теперь к константинопольскому престолу, – позваны были изъясниться по очереди: «по своему ли желанию подписали указанную статью, или же к тому были принуждены». Торжественым образом каждый из них письменно заявляет, «что не по принуждению с какой бы то ни было стороны, а добровольно и по собственному побуждению подписал; Евсевий же, епископ дорилейский, заявил следующее: «Я добровольно подписался, ибо это правило (3 правило II вселенского собора) мною прочитано было и святейшему папе римскому в присутствии константинопольских клириков, и он принял его».

И этого было бы довольно для опровержения лживой напраслины, возведенной на св. отцев Лукентием; однако в виду того, что некоторые отцы, подписей которых не значилось на протоколе, присутствовали на этом заседании, то и они, дабы не осталось и тени сомнения, будто это правило не есть общее решение собора, позваны были императорскими комиссарами высказать свой суд об этом правиле, что они и сделали в смысле согласия; Фалассий же, еп. Кесарии каппадокийской, экзарх Понта, сказал так: «мы присоединяемся к господину архиепископу Анатолию и подтверждаем оное»¹⁷⁹⁾.

После такого единодушного свидетельствования всем собором вообще и каждым отцем в частности, не находя притом нужным обращать внимание на безрассудные замечания легатов, императорские комиссары утвердили решение 15-го соборного заседания и, повторив в кратких словах 28 правило, предложили собору провозгласить его снова, сегодня же, соборным решением, что отцы единодушно и исполнили. При таком положении вещей, видя, что во всем поступлено строго канонически, и чувствуя свою вину перед отцами, согласились с соборным определением и папские легаты. Только Лукентий, дыша ненавистью против всех восточных, озлобленный притом явной уликою во лжи, потребовал, чтобы внесен был в протокол его протест, на который подвигл затем и святейшего Льва великого.

Такие, однако, поступки, не нуждаются больше в комментариях, и тем более, что те же самые легаты на 1-м заседании этого собора, когда прочитаны были протоколы соборища Диоскора и с негодованием замечено было, что епископу константинопольскому Флавиану отведено было не свое место среди епископов, а только 5-е, торжественно заявили следующее: «Вот мы, что и Богу угодно, признаем первым господина Анатолия; они же (сторонники Диоскора) поставили пятым блаженного Флавиана». На это Диогеном, епископом кизикским, замечено было: «Вы хорошо знакомы с правилами»¹⁸⁰⁾. Это – во первых; а затем, когда составлялись правила 9 и 17 этого собора, предоставившие константинопольскому епископу право апелляции, право совершенно новое, которого он раньше не имел, то спрашивается, почему они тогда не заявили протеста, тем более, что, согласно утверждению новейших римских богословов, эти два правила «пролагали путь» 28-му правилу? И наконец, если эти легаты так много заботились о том, чтобы свято сохранялись установленные границы диэцезов, и особенно не повреждалось бы 6 никейское правило, которое они впоследствии на 16-м заседании так охотно выдвигали, то почему они первые рекомендовали собору, на 10-м заседании, признать за иерусалимским епископом власть над тремя палестинскими провинциями, так что собор, главным образом по их рекомендации, согласился на это и соборным решением утвердил?¹⁸¹⁾ Этих трех фактов достаточно, чтобы показать всю непоследовательность легатов в их деятельности на соборе и до очевидности ясно доказать, что в их поступках на 16-м заседании руководила ими, и особенно Лукентием, исключительно злоба. А что всего хуже в этом деле, это то, что тот же Лукентий побудил и святейшего Льва великого заявить свой протест.

Как же Лев великий заявил свой протест против решения собора о константинопольском архиепископе?

Мы упоминали выше, что теорию «папства», сочиненную впервые Сирицием в его известном декретале, Лев великий имел возможность развить; дальше мы говорили и о тех обстоятельствах, которыя способствовали утверждению этой теории настолько, что даже и сами римские епископы стали верить, что они призваны сказать свое заключительное слово во всех церковных вопросах. Этой теории всего больше предан был Лев великий, который, нужно признать, составляет собою эпоху в истории «папства», после него теория эта развивается уже систематически.

Лев не потому защищает первенство своего престола, что думает, что оно вытекает из божественного права, а защищает его, как епископ апостольскаго престола, и возвышает свой голос против этого (28) правила, ибо в нем усматривает повреждение преимуществ, дарованных правилами апостольским престолам, каковыми он считает, кроме своего, еще александрийский и антиохийский. Иннокентий, один из предшественников Льва, и свой престол не считал первым, а – антиохийский, который в одном письме от 415 года называет prima sedes, quae urbis Romae sedi non cederet. Лев же свой престол и другие два считает равными по власти между собою, а о Константинополе говорит: «Епископ Константинополя, несмотря на всю славу его церкви, все же не может сделать ее апостольскою». Он торжественно заявляет, что «преимущества престолов установлены правилами св. отец» и на первом месте преимущества его престола; признает таким образом, что преимущества эти имеют своим источником не божественное, а церковное право. Он не восстает против этого правила потому, что оно причиняет ущерб «божественному праву» римского престола; ни в одном из писем, писанных по этому поводу, он не выдвигаете этой власти, а восстает против него потому, что находите, что им причиняется ущерб постановлению Никейского собора, и именно 6 правилу этого собора. Он не порицает этого правила халкидонского собора за то, что содержит в себе что-либо по существу неверное, а за то, что оно не вытекает из постановлений Никейского собора, который, по мнению Льва, единственно был компетентным устанавливать преимущества, как его, так и прочих престолов. Если бы Лев имел какое-либо понятие о том, что его власть имеет своим источником божественное право, то если где, то здесь именно он не пропустил бы случая сослаться на него. Однако, свой голос он возвышает лишь во имя долга своего – быть верным блюстителем правил, во имя неприкосновенности 6 Никейского правила. Лишь впоследствии в этом правиле нашли, что оно содержит в себе Богом дарованную римскому престолу власть над всею церковью, когда первоначальный текст правила был фальсифицирован, когда в правило внесены знаменитые слова: «римская церковь имела всегда первенство», и это первенство установлено самим Богом; однако, в подлинном тексте этого не было, и, следовательно, на нем нельзя было и основывать указанные претензии.

Своею властью Лев дорожит, как властью кафедры Петра, иво имя этой власти он восстает против этого халкидонского правила. Однако, ни здесь, ни где-либо на другом месте в своих сочинениях он не заявляет претензий быть наследником Петра в смысле особенного единения с Петром, а лишь наследником Петра по кафедре, что уже имеет большое значение, если даже и допустить, что Петр получил особенную от других апостолов власть и что он именно основал римскую церковь. При этом, как таковой, Лев не претендует на какую-либо, ему лично принадлежащую, власть над всей церковью во имя Петра, а лишь как епископ одной из апостольских церквей, хотя и выдающейся в свое время, и на западе единственно апостольской, епископу которой, согласно упомянутому никейскому правилу, отведено первое место между всеми епископами христианского мира; он возвышает свой голос в защиту и других апостольских церквей, которыя он считает по власти вполне равными своей¹⁸²⁾ и которыя, по его мнению, должны оставаться всегда, несмотря на их большее или меньшее, в политическом отношении, значение, первыми перед церквами неапостольского происхождения, хотя бы они были и церквами императорских столиц. А что Лев только так и понимал свою власть, – видно, между прочим, из того, что придуманный его легатами на 4-м заседании этого собора титул – universalis ecclesiae papa – ни он, ни впоследствии Григорий великий (590–604) не хотели принять.

На другом месте мы имели случай показать, как понимал Лев великий слова Спасителя, сказанные Петру, когда он исповедал Его Сыном Божиим. Из той же самой беседы, которую мы там разобрали, мы могли бы привести и много других месте о первенстве Петра, напр., когда Лев подчеркивает первенство посвящения Петра, привязывающего его ко Христу, или когда упоминает о власти вязать и решать, данной Петру, которую власть он находит и у всякого епископа, проникнутого правдивостью Петра, т.е. который решает дела так, как если бы то сам Петр учинил; хотя иначе в этой беседе, в виду ее панегирического характера, есть и многое такое, что свидетельствуешь о священном увлечении Льва в отношении к Петру, но что только увлечением и должно назваться, по сравнению с общим учением его об этом. В письме своем к Максиму антиохийскому Лев ставит выше всех кафедру антиохийскую, так как Петром основана; свою же считает во всем подобною ей, и собственно считает ее старше своей. Впрочем, мы увидим ниже, что на преемство свое на кафедре Петра в Риме Лев смотрите совсем иначе, чем позднее римские папы в IX веке.

Проникнутый верой в свою верховную власть, как первого епископа христианского мира и епископа одной из апостольских кафедр, Лев считает своим призванием быть хранителем правил, и как таковой, оставаясь верным принципу, высказанному еще в III веке римским епископом Стефаном в его распре с Киприаном о перекрещивании еретиков, «что не следует вводить никаке новшества в то, что передано», он высказывает, что «никакими новшествами не должны быть изменяемы или насильственно умаляемы привилегии церквей, установленные правилами св. отцев и утвержденные определениями св. Никейского собора», а посему свидетельствует, что его апостольская кафедра никогда не одобрит того, что не согласно с их (никейских-то отцев!) правилами и постановлениями, и с этой точки зрения заявляет, что он не может согласиться с требованиями 28 правила халкидонского собора.

Сколь благородною должна почитаться такая священная преданность Льва соборным установлениям; но, с другой стороны, надо сожалеть, что такой святитель, каким был Лев великий, мог настолько увлечься, по крайней мере на первых порах, духом противления, что даже некоторые из западных ученых должны были заподозрить его в зависти к константинопольскому престолу¹⁸³⁾. Впрочем, все это противление Льва вызвано было преходящими обстоятельствами и продолжалось весьма не долго, так как мы далее увидим, как он обо всем этом совершенно иначе судит.

Льву в недостаточной мере было известно иерархическое положение церкви на востоке, равно неизвестна ему была и деятельность халкидонского собора. О первом мы заключаем из его писем, касающихся нашего правила¹⁸⁴⁾. О деятельности же халкидонского собора он осведомлен был неверно Лукентием, который, проникнутый злобой к восточным, старался вселить тот же дух и в благородное сердце Льва, и если в этом не успел в той мере, в какой хотел, все же успел представить отцев халкидонсдаго собора не менее, как «нарушителями» закона, и побудить римского святителя выразить свое негодование, по поводу постановления собора о константинопольском епископе, императору и императрице, а также Анатолию константинопольскому, отцам собора и другим. А что он неверно был осведомлен об этом деле, свидетельствует содержание его писем.

Как только вернулся в Рим Лукентий и сообщил по своему о случившемся, Лев, не ожидая точных данных о деле, написал четыре письма в один и тот же день (22 мая 452 г.): Маркиану, царице Пульхерии, Анатолию и епископу Юлиану, своему представителю в Константинополе. В первых трех письмах просто-напросто он нападаете на Анатолия, выдвигая его честолюбие (ambitio), которое только и могло якобы дать повод к изданию этого правила; далее утверждает, что лишь апостольские кафедры должны пользоваться первенством, что Анатолий должен довольствоваться тем, что он епископ столицы, что никейский собор установил порядок между первопрестольными епископами и что им установленный порядок не должен нарушаться, и другой собор не может изменять его, что он не знает никакого правила II вселенского собора, на которое собор ссылается, что отцы, повидимому, принуждены были согласиться на такое постановление, что Анатолий виноват, дозволивши себе противиться доводам его легатов и т.д. Четвертое письмо совсем иного содержания и оно разрешает всю загадку резкости тона писем Льва. Оно адресовано папскому представителю Юлиану и заключает в себе укор ему за то, что он не поддержал Лукентия, а рекомендовал ему даже согласиться с определением собора.

В Константинополе все эти письма Льва произвели самое не-приятное впечатление по своей необычайности и новизне. Да кто же лучше мог знать нужды восточной церкви, как не члены халкидонского собора, которые все, кроме папских легатов, были восточными епископами? Кроме того, разве западные лучше могли знать мысль отцев Никейского (восточного) собора, руководившую ими при издании своих правил, нежели восточные? Далее, не показали ли западные, что не знают никейских правил, ибо смешивали их с правилами сердикского собора, а если и знали их, то в фальсифицированном виде, что доказал один из легатов, прочитавший из какого-то своего сборника 6 правило Никейского собора? При этом, на каком основании один епископ поместной церкви восставал против решения вселенского собора, раз и преимущества его церкви установлены не кем-либо иным, как собором же? За такую необычайность писем, Константинополь должен был бы ответить Льву тоном, какой его письма заслуживали. Однако, он этого не сделал по основаниям, которые мы уже приводили, а ответил самым миролюбивым тоном, уверяясвятителя, что неверно был осведомлен о деяниях собора и что дела совсем иначе обстоят, чем ему представлены. Когда ответ из Константинополя был получен, Лев стал, надо полагать, обо всем иначе думать; тогда он обратил большее внимание на донесения своего специального легата, Юлиана. Живя в Константинополе и имея случай собственными глазами ознакомиться с настоящим положением дел на востоке, Юлиан во всяком случае мог сообщить Льву более точные сведения, нежели Лукентий, который с восточными делами только тогда ознакомился, и, как мы уже знаем, не был чужд пристрастия. Кроме того, Юлиан пользовался большим доверием у Льва, что можно заключить из одного из его писем, в котором рекомендует его особенно императору и императрице; а потому донесения Юлиана, хотя на время и могли быть оставлены Львом без внимания, однако не надолго, тем менее теперь, когда из Константинополя получился совсем иной ответ, чем какого он ожидал.

Вследствие этого, Лев обратился в следующем году с письмом к Юлиану, требуя выслать ему все протоколы халкидонского собора в точном латинском переводе, так как протоколы, полученные им, не были вполне вразумительны и давали место многим недоумениям. Очевидно, святителю хотелось во всем самому разобраться и проверить сообщенное ему Лукентием и лишь тогда произнести свой окончательный приговор. Это было в начале марта 453 г., когда Лев решился на такой шаг; однако, немного спустя, он иначе поступает, что объясняется снова дурным влиянием на него Лукентия. Не дожидаясь на письмо свое ответа Юлиана, имевшего доставить ему подлинные протоколы собора, Лев снова посылает несколько писем на восток, сначала отцам халкидонского собора, а затем Максиму антиохийскому, подтверждая прежнее свое суждение о нашем правиле и осуждая «амбицию» Анатолия.

Ниже мы увидим, как Лев в своем письме Анатолию от марта 458 года обо всем иначе судит; теперь же бросим беглый взгляд на доводы, которые Лев приводите в своих письмах.

Лев защищает принцип, по которому лишь епископы апостольских кафедр, т.е. церквей, основанных апостолами, имеют право на первенство, остальные же, какое бы значение их город ни имел, должны довольствоваться местом после них. Здесь Лев несправедливо рассуждает. Не апостольское происхождение какой-либо церкви служило основанием для первенства одной церкви перед другою, а всегда политическое значение известного места. Разительнейшим доказательством этого служат сами апостолы, которые не искали незнатных в политическом отношении месте, чтобы основывать епископские кафедры, а всегда важные в этом отношении места, политические центры, между которыми Рим, конечно. как главное место запада, Александрию как главное место Египта, Антиохию как главное, место Сирии и др. Петр, напр., по свидетельству Деяний Апостольских, проповедовал в Лидде, в Иоппии, в Кесарии, во многих местах Понта, Каппадокии, Вифинии, Асии, Галатии и др., и все-таки эти церкви, основанные Петром, имевшие своих епископов и даже митрополитов, не получили особенных привилегий, несмотря на то. что были и старше других, Петром основанных, а таковые привилегии получили лишь главные политические центры. (Также и Андрей, и Павел и др. апостолы). Такими своими действиями апостолы дали пример, как должны впоследствии поступать их преемники. Если бы Константинополь в апостольское время имел в политическом отношении такое значение, какое приобрел после Константина, апостолы во всяком случае не обошли бы его, а, по всей вероятности, Петр и Павел первые основали бы там кафедру, как в центре, из которого легче было бы распространять христианство, и лишь потом заботились бы о других центрах. Константинополь во всяком случае пользовался бы приматом, который достался, так как не было Константинополя, Риму, как столице императора. Подражая апостолам, апостольские преемники, когда Константинополь стал столицей, сделали то, что сделали бы на их месте и апостолы. Не повторяяздесь того, что мы сказали на другом месте по этому вопросу, обращаем лишь внимание на то, что определение, сделанное антиохийским собором, по которому церковное деление областей должно совпадать с делением политическим, усвоено было и западною церковью и там этим принципом руководствовались во все века. Приводить примеры излишне, ибо их слишком много. Достаточно взглянуть на кафедры архиепископов. примасов и патриархов не на востоке, а именно на западе, и на места, в которых они находятся, и сравнить их с местами, в которых апостолы без всякого сомнения проповедовали и церкви основывали, и на низкие в иерархическом отношении степени, занимаемые этими местами и их предстоятелями, чтобы убедиться, что и западная церковь в своей практике следовала тому же принципу, который Лев вынужден был в данный моменте отрицать в теории¹⁸⁵⁾. Кроме того, и 17 правило этого собора категорически требует, чтобы политическое значение какого-либо места имело значение и в церковных делах. А упомянутое правило не только не вызвало протеста со стороны легатов Льва, а напротив, на него ссылается, о чем была уже речь в толковании 9 правила этого собора, Николай I, доказывая впрочем то, что восточные не сочли нужным даже опровергать.

На основании того, что Лев говорит о привилегиях апостольских кафедр, константинопольский архиеписков должен был бы возвратиться на ступень, на которой был еще тогда, когда Константинополь был маленькой Византией, вернуться, следовательно, назад почти за 150 лет и стать зависимым от ираклийского митрополита. В письме к императрице Пульхерии он, по крайней мере, так выражается, утверждая, что все права ираклийского митрополита должны быть сохранены. Сколь справедливо такое требование Льва великого, – не будем теперь разбирать; заметим во всяком случае, что такое требование не могло зародиться где-либо, как только в завистливом и злобном сердце Лукентия. Ибо игнорировать практику константинопольской церкви с половины прошлого столетия и до половины настоящего (V) столетия, игнорировать общепризнанный обычай, давностью освященный, на основании которого признаны привилегии и римского престола, игнорировать деятельность Златоуста, как константинопольского архиепископа, и побуждения, вызвавшие эту деятельность, равно и деятель-ность его непосредственных предшественников и преемников на константинопольском престоле, и, таким образом, согласиться с решением о нем пресловутого собора «под дубом», все это можно предположить у какого-то Лудентия, а отнюдь невозможно приписать личным побуждениям Льва великого.

Лев имеет полное право выставлять себя первым блюстителем правил, и еще больше имеет право, когда говорит, что 6 правилом Никейского собора установлен порядок старшинства между перво-престольными епископами; однако, он неправ, когда утверждает, будто не все равночестные соборы имеют одинаковую власть в церковных делах, хотя бы и оставались верными духу церкви. При этом, если он признает, что никейский собор утвердил порядок старшинства, значит тем самым признает то, что он имел право это сделать, следовательно, соборам именно и принадлежит право устанавливать эти старшинства. Никейский собор утвердил обычай, согласно которому особенными привилегиями, наравне с римским епископом, будут пользоваться и епископы александрийский и антиохийский; халкидонский же собор сделал то же самое, – утвердил обычай, согласно которому таковыми привилегиями будет пользоваться теперь и епископ константинопольский, который, как епископ новый столицы, пользуется и первенством чести среди других епископов, но после епископа старой столицы.

Далее, Лев выставляет несколько доводов, в которых насквозь виден дух Лукентия, ибо они суть повторения того же самого, что Лукентий высказал уже на соборе. Лев заявляет, что ему, во первых, неизвестно правило (3) II вселенского собора касательно константинопольской кафедры, а затем, во вторых, он унижает упомянутый собор. В опровержение первого мы можем сослаться на заявление его же легатов на 1 -м заседании собора и заявление Евсевия дорилейского на 16-м. Касательно второго нужно лишь удивляться, как мог себе позволить Лев так выражаться, когда впоследствии другой римский епископ, Григорий великий (590–604), о первых четырех вселенских соборах – вот что говорит: «Свидетельствую, что я принимаю и почитаю четыре собора, как четыре книги св. Евангелия, а именно: никейский, константинопольский, ефесский и халкидонский»¹⁸⁶⁾.

На заявления, сделанные Лукентием на соборе, что лишь честолюбием Анатолия вызвано настоящее правило и что отцы принуждены были подписать оное, повторяемые теперь Львом в его письмах к императрице Пульхерии и Анатолию, после всего сказанного, нет надобности обращать внимание. Эти упреки были мимолетными проявлениями гнева святителя, вызванного злым духом, и больше ничего. Об этом свидетелъствует второе его письмо, адресованное Юлиану в марте следующего года, в котором он требует точного перевода всех актов собора. Все эти «доводы», выдвинутые на первых порах Львом, им же самим впоследствии были, если не строго формально, то на деле взяты назад, особенно когда из письма Анатолия убедился, что не его честолюбием вызвано соборное определение, а стечением обстоятельств, так что впоследствии мы видим Льва в самых тесных сношениях с константинопольским епископом¹⁸⁷⁾.

Однако, в том самом противления решению халкидонского собора о епископе столицы, противления, вызванном мимолетным увлечением и выраженном в нескольких письмах, все же видна возвышенность характера святителя и сознание святости своего епископского долга, сознание уважения к правам других епископов, виден, далее, дух смирения, которым должен быть проникнуть епископ. Он считает себя преемником апостольским и, как таковой, считает своим первым долгом быть хранителем соборных постановлений и упрекает тех, которые не блюдут, как он, этих постановлений. «Все, что противоречит св. правилам, есть больное зло, так что терпимым быть не может», – говорит святитель Лев. Однако, как апостольский преемник, он все же не считает себя ни в каком отношении выше других апостольских преемников, каким-либо особенным господином всей церкви. Во всех его письмах мы не находим ни единаго слова, которое намекало бы на какую-либо автократическую власть его, или требовало бы, на основании какого-либо «божественного права», чтобы что-нибудь было сделано. Он осуждает всякое новшество¹⁸⁸⁾ и заявляет, что его апостольский престол никогда таковое не одобрит (apostolicae sedis nunquam poterit obtinere consensum); он решительно защищает права митрополитов, и никогда, говорит, не подаст своего голоса, чтобы эти права их были урезаны; во всех письмах он все свои силы употребляет на защиту никейских правил; их святость, говорит, должна быть обязательной для всей церкви и на все времена. За его послание о православном веровании он удостоен был самых лестных отзывов и таких похвал, какие только греческий язык в состоянии выразить и которыя могли бы украсить самый вдохновенный панегирик, но он, все-таки, этим не превозносился и не принял титула: «архиепископа всех церквей вселенной», каковой титул хотели присвоить ему его легаты на 4-м заседании этого собора¹⁸⁹⁾. Во всех посланиях и беседах своих он говорит о преимуществах своей кафедры, как апостольской, однако только в смысле первенства и полноты даров вселенской церкви. Вот как он пишете собранным на собор в Ефесе епископам: «Епископ Лев святому собору, собравшемуся в Ефесе (желает) о Господе всякого блага. Благочестивейшая вера благосклоннейшего императора, зная, что к его славе по преимуществу относится то, если внутри церкви кафолической не будет произрастать никакое зерно заблуждения, оказала такое уважение к божественным догматам, что для исполнения святаго своего намерения призвала авторитет апостольской кафедры, как бы желая от самого блаженнейшего Петра получить разъяснение того, что было по-хвалено в его исповедании, когда на вопрос Господа: «за кого люди почитают Меня, Сына человеческаго» (Мф. 16:13), ученики представили различные мнения людей; но когда сами они были спрошены, как веруют, то первый из апостолов, соединив в кратком слове полноту веры, сказал: «Ты Христос, Сын Бога живого» (Мф. 16:16)… Поэтому и Господь отвечал Петру: «блажен ты, Симон, сын Ионин; потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 17–18). Слишком далек от состава этого здания тот, кто не принимает исповедания Петра и противоречит евангелию Христа… Впрочем, так как не должно оставлять без попечения и таких, и христианнейший император весьма справедливо и благочестиво пожелал составить собор епископов, дабы полным рассуждением могло уничтожиться всякое заблуждение: то поэтому я и послал моих братьев, епископа Юлиана, пресвитера Рената и сына моего диакона Илария, и с ними нотариуса (писца) Дулыцития, испытанной нами веры, которые заменили бы мое присутствие на святом собрании вашего братства и общею с вами мыслью постановили бы то, что должно быть благоугодно Господу». Отцам же халкидонского собора святитель пишет: «Епископ Лев святому собору в Никее (Халкидоне), любезнейшим братьям желает о Господе всякого блага. Я желал, возлюбленнейшие, чтобы по любви к нашему собранию, все священники Господа стояли в одном благоговеинстве кафолической веры и чтобы никто не поддавался или ла-скательствам, или угрозам мирских властей, так чтобы отступить от пути истины. Но так как часто происходит многое такое, что может возбуждать раскаяние, а милосердие Божие превосходит вины согрешающих, и наказание для того замедляется, чтобы могло иметь место исправление: то должно быть принято полное благочестия намерение благосклоннейшего императора, который пожелал, чтобы, для низложения козней диавола и для восстановления церковного мира, собралось ваше святое братство, сохраняяпри этом право и честь апостольской кафедры блаженного апостола Петра, так что приглашал и нас к этому своими посланиями, дабы и мы присутствовали на святом соборе, чего однако же не могли дозволить ни нужды времени, ни какое-либо обыкновение. Впрочем, в этих братьях, т.е. епископах, Пасхазине и Лукентии и пресвитерах Бонифации и Василии, которые отправлены от апостольской кафедры, пусть считает ваше братство, что и я присутствую на соборе и пребываю с вами неотлучно, потому что теперь нахожусь в этих моих наместниках и давно уже присущ вам возвещенном кафолической веры, так что вы не можете не знать, как мы веруем на основании древнего предания, и не можете сомневаться в том, чего мы желаем». Кроме заботе о значении своей кафедры, Лев, как видно, не забывает и значения вселенской церкви, представленной халкидонским собором, перед которою хочет исповедать свою веру и которой своей власти не навязывает, а лишь ожидает, чтобы ею (церковью) истина была утверждена и провозглашена.

Строгим протестом легатов против данного правила и письмами Льва против того же правила от мая 452 по июнь 454 г. уничтожено ли было 28-е правило? Конечно, так должно бы быть, и правило наше должно было бы тогда же и навсегда потерять свое значение, если бы в то время господствовало теперешнее понятие о «папстве» или хоть понятие, составленное во времена Николая I. Но это был только V век, когда теория о «папстве» находилась только в зародыше и лишь впоследствии достигла чудовищных размеров. О какой-либо абсолютной, универсальной, непогрешимой, божественной власти римского епископа, которая стояла бы выше вселенских соборов, в это время не имел понятия ни тот же римский епископ, а еще менее кто-либо другой. Если бы отцы халкидонского собора знали, что этот епископ обладает божественною властью над всею церковью, если бы знали, что от Христа он, действительно, получил такую власть, каковую впоследствии присваивали себе Николай I или Григорий VII, или Иннокентий III, или Вонифаций VIII, то они не требовали бы от Льва просто: «почтить и своим согласием» их постановление, а повергли бы оное на его утверждение, которым обусловливалась бы пригодность или непригодность этого постановления; далее, если бы они знали, что этот римский епископ, действительно, обладает должною властью, то нельзя было бы не допустить, что они сразу уступили бы, как скоро последовало письмо Льва к императору в мае 452 года против нашего правила; невозможно тоже допустить, чтобы они решились даровать другому то, что этому римскому епископу по божественному праву принадлежит. Если бы и сам Лев знал, что он, действительно, обладает такою властью, на какую заявлял свои претензии 13-й папа его имени (Лев XIII), то он упразднил бы названное правило во имя своей божественной власти, какою должен был бы обладать как «наместник самого Христа», и предал бы анафеме упорных, как это делают, доходя до смешного, из-за каждого пустяка, папы новейшего времени. Не только отцы халкидонского собора, повторяем, но и сам Лев великий не имели и понятия о божественной власти римского епископа; таким образом правило это, утвержденное голосом вселенского собора, высшей и единственно-непогрешимой властью в церкви, сразу получило юридическую силу, и эта юридическая сила признана была за ним как на востоке, так и на западе.

В 454 (451) г. император Маркиан, от своего и соправителя западной половины империи Валентиниана III имени, издал указ, которым подтверждались привилегия, дарованные правилами св. церквам. Указ этот отменен был, однако, в 476 г. Василиском, так как Аркадий, тогдашний константинопольский патриарх, не хотел, как известно, подчиняться предписанию его, о восстановлении на кафедрах двух монофиситских епископов. Но в следующем году, новым императором Зеноном провозглашена была снова действенность 28-го правила халкидонского собора; затем Юстиниан, новеллой СХХХI, установил, чтобы «согласно определению церковных правил святейший папа старого Рима был первым между всеми святителями, блаженнейший же архиепископ Константинополя, нового Рима, иметь будет второе место, после святаго апостольскаго престола старого Рима; однако занимать будет место выше других престолов».

Несколько спустя, и западом была признана привилегия, дарованная настоящим правилом константинопольскому архиепископу. Сам Лев великий, в письме от 14 марта 458 г., если категорически и не отменил того, что раньше писал против данного правила, всеже привилегии, дарованные константинопольскому престолу, молча признает. В одном письме к Анатолию Лев выражает сожаление, что некоторые, подведомственные константинопольскому престолу, лица поддерживают еретиков, и рекомендует Анатолию отлучить их от церкви. Анатолий выразил неудовольствие, что Лев вмешивается в дела, которыя не входят в его юрисдикцию, на что Лев, в упомянутом письме от 14 марта, отвечает, между прочим: «Вы не должны сердиться за то, что я вам напомнил о том, чтобы расследовано было то, что молва приписывает подведомственным вам святителям; я этим вовсе не думал оскорбить ваше достоинство, а имел в виду именно вашу репутацию, которой дорожу, как и своей собственной.

Как видно, Лев признает совершившийся факт, и если он этого не признает и формально, то в этом, во всяком случае, ему мешают его прежние письма, которыя, конечно, теперь ему трудно было взять назад. Непосредственные преемники Льва не так поступали, как он, а снова восстали против привилегий, дарованных константинопольскому престолу. Однако, это было мимолетное явление, вызванное обстоятельствами времени и особенно тем, что второй преемник Анатолия, Акакий, главный виновник известного «эногикона» императора Зенона, не пользовался уважением среди православных. И мы видим, что Геласий римский (492–496), в своем письме к епископам Дардании, решительно восстает против привилегий, дарованных константинопольскому епископу, раз эти привилегии служат во вред православной вере. Это, впрочем, был последний голос протеста против 28 правила халкидонского собора, и с тех пор, особенно же после издания упомянутой новеллы Юстиниана, оно было признано действующим во всей церкви¹⁹⁰⁾.

В начале VI века блаженный Авит, епископ виенский в Галлии († 525 г.), писал Иоанну константинопольскому и признает за ним привилегии, принадлежащие ему, как епископу столицы¹⁹¹⁾. На так называемом VIII вселенском соборе (869), 21 правилом, признано было первенство константинопольского епископа, после римского. Когда Константинополь был во власти латинян, в начале XIII века, состоялся в Риме, в латеранском храме, всеобщий собор, называемый римлянами «двенадцатым вселенским», и вот этим собором, когда папой Иннокентием III назначен был константинопольским патриархом тосканский пресвитер Гервасий, составлено было следующее (5) правило: «Возобновляястарые привилегии Патриарших престолов, согласием св. всеобщего собора, определяем, чтобы после римской церкви, которая по милости Божией имеет первенство обычной власти над всеми другими, как матерь всех верных во Христе и учительница, должна иметь первое место константинопольская, второе – александрийская, третье – антиохийская и четвертое – иерусалимская, с сохранением каждой из них своего достоинства»¹⁹²⁾. Начальные слова этого правила наглядно показывают, какое значение имел протест римских легатов на халкидонском соборе против привилегий, дарованных константинопольскому епископу, и что непризнание этих привилегий римским епископом имело преходящий характер. Наконец, когда при папе Евгении IV состоялась известная флорентийская уния, то в знаменитом Decretum unionis читаем следующее: «Патриарх константинопольский будет вторым после святейшего римского папы, александрийский – третьим, затем четвертым – антиохийский и пятым – иерусалимский, с сохранением всех их привилегий и прав».

Мы довольно полно, как нам кажется, изложили историю этого халкидонского правила. В заключение должны сделать еще одно замечание касательно современнаго положения дел. Правило это, как решение истинного вселенского собора, тотчас после подписания получило юридическую силу, какую, как таковое, должно было получить. Хотя против этого правила возвысили свой протест сначала легаты папы Льва, а затем и сам этот папа, все же этот протест продолжался, пока не были разъяснены некоторые обстоятельства и не устранены некоторые недоразумения, а после оно признано было имеющим юридическую силу и легатами и папою. Между тем, как прежние, так и теперешние римские богословы напрягают все силы, чтобы доказать, что это правило узаконило нечто противозаконное. Такое положение вещей было бы почти невероятным или, по крайней мере, непонятным, если бы неизвестно было, что правило это касается того престола, на котором сидели Фотий и Михаил Керулларий, и что, следовательно, партийная дисциплина, выражаясь митинговым языком, заставляет римских богословов восставать против настоящего правила. Базисом для этого служат несколько писем Льва, написанные, вскоре после собора, под влиянием завистливого, в Константинополе презренного, его легата Лукентия. На основании этих писем, следовательно, римские богословы, побуждаемые партийной дисциплиной, ухитряются доказывать то, что, при наличности существующих исторических документов, совсем доказать невозможно. Отсюда натянутость в доказательствах, отсюда разноречивое между ними же толкование нашего правила. Они защищают Льва, пока он протестует против этого правила, и доказывают, что точка зрения Льва в этом канонически-правильна. Если бы Лев остался при своем протесте, если бы и прочие папы и соборы протестовали так же, как Лев в начале, то их защита была бы делом нетрудным. Как не признавали они правил других восточных соборов, так не признавали бы и этого правила, – и делу конец. Однако, сам Лев отказался от первого своего протеста, а следующие папы и соборы признали то, что установлено этим правилом, так что нужно было все это истолковывать так, как это выгодно для своей партии. А чтобы этого достигнуть, нужно было некоторые данные, относящиеся непосредственно к вопросу и служащие ключем, могущим разгадать загадку, обойти молчанием, как,. напр., письмо Льва великого к Анатолию от марта 458 года, или же письмо блаженного Авита Иоанну константинопольскому; другие данные нужно было истолковать превратно, как, напр., указы Маркиана и Валентиниана от 454 года, или письмо Льва к Юлиану от марта 453 г., и наконец, нужно было создавать такие комбинации, которыя решительно противоречат началам здравой критики. Защищая Льва, пока он в письмах от 454 г. восстает против этого правила, они принуждены впоследствии осуждать его, когда он вступает в иные отношения с Анатолием; далее, они принуждены осуждать пап: Адриана II, при котором состоялся собор 869 года, Иннокентия III, при котором состоялся латеранский собор, и Евгения IV, подписавинаго первым Decretum eoncilii Florentini, наконец, они принуждены усумниться в доброкачественности своего Corpus juris canonici, на видном месте которого красуется текст даннаго правила. Ко всему этому последовательно должно было привести их стремление – представить определение нашего правила противозаконным. Конечно, они этого не высказывают, однако к подобному заключению, особенно при ухищрениях некоторых из них согласовать между собою последние действия папства с первыми, должен придти каждый, кто читает все эти многочисленные их толкования, будь он православный или римско-католик, если только сколько-нибудь знаком с церковной историей IV и V веков.

К этому определению собора мы еще вернемся при толковании правил Трулльского собора, который повторил в своем 36 правиле это определение и установил поименно порядок старшинства между пятью первопрестольными патриархами.

(Ап. 34; II Всел. 3; VI Всел. 36)

На этом IV Вселенском соборе было зачитано правило II Всел. 3, определяющее, чтобы Константинопольский предстоятель имел первенство чести после Римского, так как Константинополь есть новый Рим. Поэтому и отцы Собора настоящим своим правилом возобновляют и подтверждают указанное правило и выносят то же самое определение и постановление относительно преимуществ Константинополя, нового Рима. Ибо, говорят они, как престолу ветхого Рима отцы по справедливости предоставили привилегии называться первым в ряду прочих патриархов, поскольку то был город императора, так и святейшему престолу нового Рима, т. е. Константинополя¹⁹³⁾, 150 боголюбезнейших епископов II Вселенского собора, имея перед собой ту же цель, предоставили равные и ничем не отличающиеся привилегии чести. Они сочли, что справедливо этому городу, поскольку он, подобно Риму, удостоился чести быть городом императора и синклита, получить, подобно ему, и равные привилегии и иметь столь же великое значение в церковных делах, с тем лишь отличием, что ветхий Рим должен быть первым по порядку, a новый Рим – вторым. B добавление к этому мы определяем и постановляем, чтобы вышеупомянутый святейший престол Константинополя поставлял только митрополитов, а не епископов, подчиненных митрополитам, ибо каждый из таких епископов поставляется своим митрополитом с епископами митрополичьей области, как определяют божественные правила, и в особенности I Всел. 6. Определяем также, чтобы поставлялись не только митрополиты упомянутых диоцезов, но и епископы для варварских стран, которые расположены по соседству с этими диоцезами. Например, так называемые аланы жили на границе с диоцезом Понта, а россы – с диоцезом Фракии. Однако пусть упомянутые митрополиты не поставляются архиепископом Константинополя по его собственному изволению и выбору. Пусть составленный ими Собор производит избрание и его исход представляет по обычаю архиепископу Константинополя, который должен рукоположить одного из числа тех, кого единодушно избрали все или большинство избиравших¹⁹⁴⁾.

Некоторые усиливаются доказать, что константинопольский престол не меньшую имеет честь в сравнении с престолом древнего Рима, но имеет равные с ним права. Об этом было уже сказано в 3-м правиле Второго собора, и доказано, что таковые говорят несправедливо; и должно искать сказанное там, и этого достаточно для доказательства, что сей царствующий град в порядке чести считается вторым. Ибо выражение: «иметь равные преимущества» – употреблено ради царской власти и синклита, хотя ныне первая перешла в тиранию, а последний стеснен и потерял свое значение. Таким образом сии святые отцы говорят, что, поелику этот город, как и древний Рим, получил честь быть городом царя и синклита, он должен быть почтен и в церковных преимуществах, как тот, и должен иметь предпочтение пред всеми другими церквами, но быть вторым по нем. Ибо невозможно, чтобы он был удостоен равных прав во всех отношениях по причинам, какие мы указали там; разве кто скажет, что те божественные отцы признали его первым, предвидя Духом Святым, что церковь римская будет отсечена от целого сонма православных и исключена от собора верных за неправославные учения, и таким образом удостоили одинаковых с древним Римом прав во всех отношениях город, имеющий занимать первое место, как первенствовал некогда древний Рим. Ибо предлог после понимать, согласно с сими говорящими, – в смысле указания на последовательность времени устроения столицы царства в сих городах, не дозволяет 36-е правило трулльского собора, когда поставляет престол Константинополя вторым после престола древнего Рима и прибавляет: «после оного да силится престол Александрии, потом престол Антиохийский, а за сим престол града Иерусалима». Ибо как по отношению к другим престолам предлог после означает понижение; в таком же смысле он поставлен и по отношению к престолу Константинополя. Так и нужно понимать его. И приснопамятный патриарх божественный Никифор в двенадцатой главе, написанной им против иконоборцев, говорит следующее: «что они (иконоборцы) отвержены от кафолической церкви, об этом ясно свидетельствуют грамоты, присланные блаженнейшим архиереем древнего Рима, то есть первого и Апостольского престола». Дав такое постановление о порядке и чести престола сего великого града, священный собор говорит далее и о областях, которые должны быть подчинены сему престолу, и говорит, что это суть области понтийские, асийские и фракийские. В сих областях правило возлагает на константинопольского епископа и рукоположение одних митрополитов. А слово «одних» сказано с тою целию, чтобы какой нибудь из константинопольских епископов не стал присвоять себе и рукоположения епископов; ибо эти рукоположения предоставлены каждому митрополиту, которому принадлежали изначала; почему правило и прибавляет: «сиречь каждый митрополит должен поставляти епархиальных епископов с епископами той же области». На константинопольского же епископа правило возлагает рукоположение епископов для иноплеменных народов, живущих в указанных областях, каковы суть Аланы и Россы; ибо первые принадлежали к понтийской области, а Россы к фракийской. Но дабы не подумалось кому либо, что сии святые отцы предоставляют в полную власть константинопольского епископа все, что относится до рукоположения, так чтобы в деле рукоположения он имел власть делать что ему угодно, они присовокупили, что митрополиты рукополагаются им по учинении согласного избрания и по представлении ему оного, говоря таким образом почти следующее: епископ Константинополя не тех должен делать митрополитами, кого сам хочет, но избрания должен совершать подведомый ему синод, и на ком избирающие согласятся, из тех должен рукоположить, по представлении к нему самых избраний. Итак, некоторые слово одних (Книга Правил: только) понимали так, как сказано; а другие говорят, что оно поставлено для отличения прочих округов, так как отцы отделяют прочие округи, и одни указанные округи предоставляют константинопольскому престолу. Ибо прочие округи, то есть округи Македонии и Фессалии, Эллады и Пелопоннеса, и так называемого Эпира и Иллирика подведомы были тогда епископу древнего Рима.

Епископ нового Рима единочестен с епископом древнего, по причине перенесения скипетров. По сему епископы Понта, Фракии и Асии, и иноплеменные принимают рукоположение от епископа константинопольского. Константинопольский епископ равночестен с епископом римским и равными должен пользоваться преимуществами, потому что этот город удостоился чести быть городом царя и синклита. Ему должны быть подчинены и от него должны принимать рукоположение одни митрополиты Понта, Асии и Фракии, а также и епископы иноплеменных народов, какие находятся в этих округах. Ибо округ Македонии, Иллирии, Фессалии, Аттики, Пелопоннеса, всего Эпира и иноплеменных народов, живших в нем, в то время был под властию римского епископа.

О том, какая честь предоставлена престолу Константинополя, мы сказали в толковании на 3-е правило Второго собора; прочти оное и еще 1-ю главу 8-го титула настоящего собрания. А настоящее правило, сказав, что константинопольский престол имеет преимущества римской церкви, но что занимает второе место после римского престола, присовокупляет, что некоторые митрополиты должны быть рукополагаемы им, как и каждый из митрополитов в свою очередь со своим собором должен рукополагать подведомых ему епископов. А избрание митрополитов должны производить по обычаю митрополиты и о совершенном ими избрании представлять патриарху, дабы по его усмотрению был рукоположен один из трех избранных. Итак, заметь, что до этого правила рукополагали митрополитов не патриархи, но епископы каждой области; заметь и то, что митрополиты имеют архиерейские права производить епископов и что патриархи, или митрополиты не должны присутствовать при избраниях митрополитов, или епископов. Ищи еще 4-е правило Первого собора, 2-е правило Второго собора, Третьего 8-е и Шестого 39-е. Притом знай, что Понтийскими называются митрополиты, обитающие близ Черного моря до Трапезона и далее внутрь страны, асийскими – обитающие около Ефеса, Ликии, Памфилии и в окрестных странах, но не анатолийские, как говорят некоторые, потому что анатолийских епископов рукополагает антиохийский патриарх; и фракийскими называются западные митрополиты. Хотя некоторые ограничивали Фракию и простирали только до пределов Македонии, и говорили, что митрополиты Македонии, Фессалии, Эллады и Пелопоннеса были некогда рукополагаемы папою римским, и указывали, будто это открывается из того, что епископу Константинополя не дано права рукополагать и сих митрополитов; но ты не обращай внимания на эти слова; ибо именем Фракии обнимаются все митрополии до Диррахии и митрополии самой Диррахии. Также худо некоторые утверждают, будто папа рукополагал некогда митрополита фессалоникского и других западных митрополитов; ибо будто бы имел их своими легатами. А под епископствами у иноплеменников разумей Аланию, Россию и другие; ибо Аланы принадлежат к понтийскому округу, а Россы к фракийскому. А о легатах римского папы, кто они, и каким образом предоставлено было ему право иметь своими легатами наших митрополитов, будет сказано после приветствия трулльского собора.

Другое толкование

Настоящее правило определяет, чтобы константинопольский архиепископ имел преимущества римского папы и, как он, возвеличен был во всех церковных делах, согласно 3-му правилу Второго собора. Но некоторые, видя, что он не чествуется ни одним из преимуществ римского папы (ибо и голову не покрывает царским покровом и ходит без царского скипетра, знаков и знамен, не украшает себя знаками царского достоинства, не возлагает на себя пурпурного одеяния и не садится на коня, как это предоставляется в царском постановлении, данном святым Константином Великим римскому папе, святому Сильвестру и его преемникам), говорят, что содержащееся в сих правилах утратило силу, доказывая свою мысль и тем, что в Василики, составленные гораздо позднее и очищенные, не внесены те законы, которыми определяется константинопольскому патриарху иметь преимущества римского папы, как и мы указали относящееся к сему в 1-й главе 8-го титула настоящего собрания. А я со своей стороны, будучи чистейшим гражданином Константинополя и по благодати Божией сделавшись частию святейшего престола константинопольского, благопотребнейшею, хочу и молюсь, чтобы константинопольский патриарх без соблазна имел все преимущества, дарованные ему божественными правилами.

Нового Рима епископ, ветхому равночестен державы ради преложения. Тем же понтстии, и асийстии, и фракийстии, и варварстии, от Константина града поставляются.

Толкование

Равночестен Константина града епископ, римскому епископу да есть, и равное тому да имать старейшинство: понеже царство и болярство, от Рима в Константин град преселися. Тем же Константин град, царем и боляры почтен бысть, и епископ его да чтется, и да повинуются ему токмо понтстии, и асийстии, и фракийстии митрополити, и да постановляются от него. Такожде и сущии в варварских землях епископи. Ибо паки донстии, и иллиричестии, и фетальстии, и афинейстии, и пелопоньстии, и всея тоя земли, и сущии в ней языцы, тогда под римским епископом беша, и той держаше правление их.